Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

— Ну хорошо, доля у тяжелых, а судьба у легких, доля у тех, кто живет в аду, а судьба — у тех, кто в раю.

— Сдаюсь! — Коля поднял руки. — Ты произносишь двести слов в минуту и потому всех победишь.

— Молчу.

— Иди-ка сюда, — Коля сел на низкую табуретку возле печки, открыл дверцу, подложил поленьев и стал смотреть на огонь. Лиля села рядом на корточки и тоже смотрела на языки пламени.

«Почему у меня язык и там языки? — подумала. — Те языки ничего не говорят. И от них жар».

— У западных, атлантических людей, — начал Коля, — три Парки, сидя по трем углам, ткут судьбу, пока не сомкнется дырочка посередине.

Лиля представила себе большое окно, в которое она смотрит, а оно становится все меньше, меньше, и вдруг больше ничего не видно.

— …А в наших краях ткут девицы, мечтая стать царицами, усекаешь?

— И что? — Лиля отвлеклась на воображаемое окно, но теперь оно стало печной дверцей, Коля ее прикрыл, и стало пусто, как в зале, когда кино кончилось.

— А то, что у нас судьбу не сочиняют наново — правят, чем есть, в руках вожжи, они же плеть. А знаешь, кто правит? Бесы. Так все и говорят: бес попутал, как карта ляжет, черт его знает. И живут по нескольку жизней, потому что каждый десяток лет здесь другая страна. Это и есть доля. Одним бесам наскучивает, приходят другие. Сейчас у нас что — 80-й? Значит, скоро опять доля переменится.

— Так классно же! — обрадовалась Лиля. — Хочу, чтоб моя доля переменилась. А ту, которой у нас нет, ты говоришь, которую ткут, — так и черт с ней.

В Москве Лиля сказала Коле:

— Здесь будто великаны живут, такое все огромное!

Он закивал:

— Да-да, в Москве надо быть великаном. Вот будешь пить томатный сок, и все тебе станет вровень. — Это они зашли в магазин «Консервы», где стояли стеклянные конусы с соками, а над ними висел плакат: «Пейте томатный сок».

— Что ты все время разговариваешь со мной как с маленькой?

— Мне все это говорят, — вздохнул Коля, — даже старики. Может, потому что у меня детей нет, я их во всех и ищу, своих детей.

Лиля, не без Колиной помощи, поступила на искусствоведческий. За время их общения она узнала столько, что ей казалось, будто больше и знать нечего. Пришла на занятия, бойкая, самоуверенная, волосы слегка отросли — завила, губки накрасила впервые в жизни, но институтские не только не признали в ней самую умную и самую способную всезнайку, какой она считалась в омутищенской школе, но стали над ней издеваться.

— Ха-ха, Стальевна — твой отец Сталин, что ли?

— Она не знает Климта, вы слышали? Никогда так не смеялась.

— Так лимитчица ж, и не просто из омута — из омутищ! Кикимора болотная!

Лиля перестала даже здороваться с этой столичной птицефермой. Нет, ну правда, фамилии — как на подбор: Оля Соловьева, Наташа Соколова, Лена Орлова… Лиля вспомнила, что и в школе ни с кем не сдружилась — но там просто не о чем было говорить с местными дурами, у них же одно на уме. Иногда ее обуревала зависть: тоже хотелось стоять и шептаться с девчонками — у кого какой размер, кто с кем обжимался, но она не обжималась, а главное, не обладала тем, что потом, изучая живопись, сама назвала «тайнами тела». Тело есть, а тайны — волнения, предчувствия, разгадывания — нет. «Эй, пацан, закурить не найдется?» — окликали незнакомцы, а свои мальчишки пристраивались к ней, чтоб списать контрольную или за подсказками, особенно по-английскому, который все ненавидели: ай лив ин Омутищи, ай лайк май скул.

В институте что-нибудь спросить — значило опозориться. Коля то ли не успел, то ли забыл рассказать ей про передвижников, мирискусников, футуристов. О чем он вообще думал? Пытаясь догнать и (программа максимум) перегнать сокурсников, она записывала в тетрадку все незнакомые слова и имена, которые слышала, сидела со словарями и монографиями дотемна в библиотеке. Монография, поняла она, это просто книга, но книги есть и для дураков, а монографии — только для умных. Но как бы далеко Лиля ни продвигалась в своих познаниях, а зачеты и экзамены подтверждали, что «предмет усвоен», — отношение соучеников к ней не менялось.

Однажды она сказала, что в русской живописи пейзажи грустные: «Грачи прилетели» — впереди весна, но она никогда не наступает, «Золотая осень» — уже все кончилось, ночь у Куинджи страшная, как «Бесы» Пушкина, «Апофеоз войны» — это когда все уже умерли…

— Родина, убиты, а не умерли, ты бы историю подучила, — отозвалась Орлова.

— Родина одержима бесами, ее надо к экзорцисту, — хихикнула Соловьева.