Канта Ибрагимов - Аврора

Он так занервничал, разозлился, что руки стали дрожать, ему стало плохо, и возникло одно желание, как спасение — покурить, выпить, точнее, напиться, чтобы забыть все. Но у него в кармане лишь загранпаспорт и немного российских рублей, коих даже на дорогу обратно в Москву не хватит.

Он заметался по комнате, бросился к окну: ухоженный сосновый парк, небольшой пруд; несколько человек неторопливо гуляют по аллеям. Этот сказочный, но чужой мир еще более разозлил Цанаева. Он даже не знал, что ему делать и как быть.

«Купила мужика», — эта фраза жены неотвязно жужжала в ушах и могла довести до невроза, как звонок — Аврора:

— Гал Аладович, вы чем-то расстроены? Вам плохо? Примите лекарство. Я выезжаю.

Ее голос вернул ему некое спокойствие. А когда, где-то через час, она тихо постучала в дверь и он ее увидел, сразу все плохое позабылось и ему захотелось радоваться и жить.

Аврора даже не переступила порог его номера. Вначале они сели в небольшом светлом холле; стали говорить на родном и громко, потому что сели по-чеченски, далековато друг от друга. Наверное, поэтому они привлекали внимание, а когда Цанаев начал говорить о причине своего расстройства, Аврора деликатно перебила его, предложив:

— Давайте, пойдем в кафе, я голодная после работы. — А там сели, как стол позволял — прямо друг против друга, и Аврора первым делом положила перед ним деньги — несколько сотен евро. — Деньги в этом грешном мире очень нужны, — и прямо глянув в изменившееся лицо Цанаева, она сказала: — Я уже немножко познала вашу жену. Как мне кажется, она женщина сугубо прагматичная. У нее все вокруг денег. Что она вам сказала?

— Честно? — Цанаев явно погрустнел. — «Все-таки купила мужика».

— Это про меня?

— Это про меня и тебя, — пояснил он.

— И что вы ответили?

— Что я не мужик, а профессор Цанаев. И никто меня не купит и не продаст.

— Четко.

— Но она это, по-моему, уже не слышала. Отключила связь.

— А вы перезвоните.

— Звонил, — уныло сообщил Цанаев, — слушать не желает.

Они надолго замолчали, потупили взгляды, словно виноваты друг перед другом. Их выручил официант. И пока Аврора делала заказ, Цанаев не выдержал:

— Аврора, спроси, здесь можно курить?

— На территории профилактория запрещено курить, — понял Цанаев слова официанта.

А Аврора добавила:

— Здесь курить не принято, неприлично и плохой тон, — и заметив кислое лицо профессора: — Вы очень хотите курить?

— Перетерплю.

— А пить? — жестко спросила она.

— До твоего появления хотел.

Они вновь надолго замолчали. Вновь это молчание нарушил официант, и когда в руках Авроры появились приборы, она, как будто вооружившись, впилась взглядом в него:

— Гал Аладович, — у нее даже голос изменился, — вы считаете, что я хочу или могу купить вас?

Цанаев опешил, даже не знал, что сказать, а она продолжила:

— Вы хоть помните, что заставили, точнее, вынудили сказать мне перед самой операцией?

— Я не вынудил и не заставил, — очнулся Цанаев, и очень тихо, даже умоляюще: — Ты ведь любишь меня, или просто пожалела?

— Вас незачем жалеть! — вдруг с вызовом заявила Аврора. — Вы очень многого в жизни добились — известный физик, профессор. Я горжусь, что вы есть у нашего народа. Ценю и уважаю вас, — и слегка улыбнувшись: — За одно то, как вы провели воду и газ в дом моего больного отца… Я вам так за это благодарна.

— Ты любишь меня? — не выдержав, перебил Цанаев. — Скажи!

Она опустила голову… слеза упала в тарелку.

— Я тебя и плакать заставил, — Цанаев уже улыбался, и перейдя на шепот, будто кто здесь их чеченский поймет. — Скажи, ты любишь меня?

Аврора все так же, не поднимая головы, кивнула, и когда он еще раз спросил, тоже шепотом ответила:

— Люблю… Давно люблю.

— Тогда, — воспрянул духом Цанаев, даже голос окреп, — как у ученых, у нас все должно быть диалектически закономерно. И если ты сказала «а», то надо сказать и «б», — он показно глубоко вздохнул. — Как переменчив этот мир — полчаса назад я от суеты земной страдал, а сейчас любим, очень счастлив и хочу сказать… — тут он сделал демонстративную паузу. — Аврора, я хочу и очень прошу.

— Погодите, Гал Аладович, — взмолилась Аврора. Она подняла голову, впилась в него взглядом, а влажные глаза излучают радость, и торжество, и страх с отчаянием. — Гал Аладович, — она уже отложила приборы и салфетку мнет. — Я подняла эту тему лишь для того, чтобы сказать, что я обо всем этом думаю: там, где настоящая любовь, нет и не может быть речи о деньгах, тем более какой-то купле-продаже. Разве это не так?