Фрэнсис Мэйес - Под солнцем Тосканы

В Кортоне заметна суета. Все несут куличи и корзинки с наборами завёрнутых в целлофан подарочных продуктов. Слава богу, здесь не включают фонотечную рождественскую музыку, которая так надоедает у нас, в Калифорнии. Люди толпятся в барах, пьют кофе и горячий шоколад, потому что задул резкий ветер трамонтана, несущий холодный воздух с Альп и Северных Апеннин.

Мирный сочельник, щедрый стол, десерт у огня. Всем нам не понравился кекс из каштановой муки. Он твёрдый и клейкий, у него, вероятно, тот самый вкус рождественского десерта, который пекли в последнюю войну, когда каштаны можно было собирать в лесу. Мы жертвуем им ради тарелки грецких орехов, зимних груш и горгонзолы, это десерт богов. Мы расслабляемся и засыпаем задолго до полуночной мессы, которую надеялись послушать в какой-нибудь из небольших церквей.

Эд кричит снизу:

— Поглядите в окно!

За ночь выпал снег, его как раз хватило, чтобы присыпать листья пальм и выстелить террасы белой пеленой.

— Прекрасно! Включи отопление! — Мои босые ноги просто заледенели.

Я натягиваю футболку, джинсы и туфли и бегу вниз. Парадные двери широко распахнуты, в них вливается морозный свет. Эд лепит снежок, сгребая снег со стола под деревьями. Я отскакиваю, и снежок приземляется в холле. Эшли и Джесс ещё спят. Мы несём свой кофе к стенке на террасе, смахиваем с неё снег и смотрим, как туман под нами движется, словно переливающееся море. Снег на Рождество!

Возможно ли столько счастья? Это я в душе спрашиваю сама себя. Не спустятся ли боги и не конфискуют ли здоровье, веселье, светлые ожидания? Или меня одолевают старые страхи? Мой отец умер в канун сочельника, когда мне было четырнадцать лет. День похорон выдался дождливым, таким дождливым, что гроб плавал, когда его опустили в землю. Моё розовое тюлевое рождественское танцевальное платье так и осталось висеть за дверцей платяного шкафа. Или моё беспокойство — проявление общей праздничной меланхолии, о которой ежегодно пишут все газеты? Когда моя дочь была ребёнком, я старалась сделать каждое наше Рождество запоминающимся. Несколько раз я встречала Рождество в одиночестве. Однажды даже позволила себе напиться до бесчувствия, но, в любом случае, это радостный праздник, и люди всегда связывают с ним свои сокровенные надежды и чаяния.

После завтрака мы зажигаем костёр и распаковываем подарки. Постепенно вокруг ёлки их скапливается целая куча. В наши планы не входило покупать столько подарков, но, проведя день во Флоренции, мы вдохновились и накупили мыла, записных книжек, свитеров, шоколада. Один из наших подарков — сковорода для жарения каштанов, которую мы тут же пустили в дело. В четыре часа мы собираемся у Фенеллы и Питера и принесём им жареные каштаны в красном вине. Мы делаем длинный тонкий разрез на каждом каштане, трясём их над углями не дольше десяти минут, потом решаем пожертвовать ногтями и счищаем с них скорлупу. Возможно, благодаря своей свежести каштаны легко раскалываются, обнажая пухлый жареный орех. В работе участвуют все, так что мы мигом состряпываем двух цесарок и деревенский яблочный пирог. Готовится он так: на разделочной доске раскатывается большой круглый пласт сдобного теста, фрукты нарезаются, перемешиваются с маслом и сахаром и раскладываются в центре круга вместе с жареным фундуком. Потом надо небрежно защипать края этого круглого пласта, вот, собственно, и всё. Наша повариха Уилли Белл гордилась бы тем, как я видоизменила её подливку из сметаны. К соку, оставшемуся на сковороде после цесарок, я добавляю соус бешамель и нарубленные жареные каштаны. Я хочу, чтобы каштаны были в каждом блюде. Фенелла готовит жареную свинину и кукурузную кашу, Элизабет принесёт салат, а Макс ответствен за другой салат и за десерт. Мы могли бы попоститься перед таким пиром, но съедаем лёгкий ланч — лазанью из лесных грибов. Прогулка на Рождество — давняя традиция, по крайней мере для Эшли и меня. Эд и я ещё не сказали ей с Джессом, куда их поведём.

Мы доезжаем до конца дороги, проходящей возле нашего дома, и выходим из машины у начала неширокой тропы. Мы обнаружили эту тропу случайно. Пойдя по ней, мы сделали фантастическое открытие. Это была замечательная прогулка, и мы тогда решили прийти сюда ещё раз, в Рождество. Тут течёт вода, хотя летом её не было. Из расселины неожиданно вырывается поток и разливается по дороге. Мы приходим к водопаду, потом оказываемся в лесу, где растут огромные старые каштаны и сосны. В лесу мы видим несколько участков снега, а выше, вдали, снега ещё больше. Воздух очень влажный, пахнет мокрыми сосновыми иголками. Мы проходим к тому месту, где булыжники уложены встык. «Посмотрите, — говорит Эшли, — тропинка расширяется по мере подъёма». Мы стоим на римской дороге. Мы ни разу не добрались до её конца, но Беппе, знающий её с детства, говорил, что она поднимается на вершину горы Сант-Эджидио, а это в двадцати километрах отсюда. Римские дороги не изгибаются и не кружат, они идут по прямой до самого верха. Колесницы были лёгкими, и римские геодезисты, похоже, руководствовались самым коротким расстоянием между двумя точками. Я читала, что дорожное полотно некоторых римских дорог уходит вглубь на три с половиной метра. Мы ищем указатели расстояния, но они исчезли. Под нами лежит Кортона, а ниже города долина и горизонт кажутся сверкающими, как отполированные. Вдалеке мы видим горы, которых раньше не видели, и города на холмах. Вершины Синалунга, Монтепульчиано и Монте-Сан-Савино поднимаются резко вверх, как три корабля, плывущих на фоне неба. Распутан последний узелок моего беспокойства. Я начинаю мурлыкать: «Я видела три корабля, приплывших в день Рождества, утром в день Рождества». На тропу перед нами выскакивает рыжая лиса. Она вертит во все стороны пушистым хвостом, а заметив нас, скрывается в лесу.