Фрэнсис Мэйес - Под солнцем Тосканы

Как раз перед отъездом мы встречаем на площади прежнего владельца, одетого в новый костюм от Армани. Он спрашивает:

— Ну, как в Брамасоле?

— Лучше и быть не может, — отвечаю я. — Нам всё там нравится.

Закрывая дом, я сосчитала, что нужно запереть семнадцать окон, каждое с тяжёлыми наружными ставнями, и ещё искусно сделанные внутренние окна с поворотными деревянными панелями, и семь дверей. Когда я задвинула ставни, каждая комната сразу же оказалась в темноте, только пятна солнечного света просачивались и ложились на пол, как изображение сот. Двери закрывались железными штырями, которые следовало вогнать на место, за исключением большой парадной двери — она закрывается железным ключом и, я предполагаю, делает бессмысленным тщательное запирание других дверей и окон, поскольку решительно настроенный вор легко сможет пробраться внутрь. Но этот дом простоял пустым тридцать зим, что ему ещё одна зима? Любой вор, который проберётся в тёмный дом, найдёт там одинокую кровать, пару комплектов постельного белья, печь, холодильник, горшки и сковородки.

Странное ощущение — упаковать сумку и уехать, просто оставить дом в свете раннего утра, моего любимого времени дня, как будто тебя никогда тут вообще не было.

Мы едем к Ницце, на побережье Лигурийского моря. Проезжаем, оставляя позади холмы, поля подсолнухов с опущенными головками и указатели границ городов с магическими названиями: Монтеварки, Флоренция, Монтекатини, Пиза, Лукка, Пьетрасанта, Каррара с её рекой, мутной от мраморной пыли. Все мелькающие мимо дома для меня как люди: каждый — вещь в себе. С нашим отъездом Брамасоль, кажется, ушёл в себя: стоит прямой, сдержанный, обратившись фасадом к солнцу.

Мы один за другим пролетаем туннели, и я ловлю себя на том, что напеваю «Сыр стоит один».

— Что ты поёшь? — Эд проносится мимо других автомобилей со скоростью 140 километров в час; боюсь, что он считает нормальным этот кровавый спорт — итальянское автовождение.

— Ты разве не играл в первом классе в «Фермера в лощине»?

— Я играл в «Схвати флаг». А в игры с пением играли только девчонки.

— Мне всегда нравился самый конец игры, когда надо гудеть «Сыр стоит один» и акцентировать каждый звук. Как грустно — уезжать, когда знаешь, что дом простоит тут всю зиму, а мы будем так заняты, что даже не вспомним о нём.

— Да мы каждый день будем думать, где и что надо в нём сделать, строить планы и ещё гадать, на какую сумму нас надуют.

В Ментоне мы поселяемся в отель и весь вечер купаемся в Средиземном море. Теперь Италия для нас — далёкий край земли в туманном сумраке. Брамасоль теперь где-то там, на расстоянии световых месяцев, стоит в тени: полуденное солнце опустилось за гребень холма над ним. А ещё дальше, на расстоянии световых лет от нас, в Калифорнии, наступает утро; солнечный свет заливает столовую, а кошка по имени Сестра греет свою шкурку, разлёгшись на столе под окном. Мы идём в город по длинному тротуару для пеших прогулок и съедаем по миске овощного супа и жареную рыбу. На следующее утро, ни свет ни заря, мы едем на машине в Ниццу и улетаем. Спеша по взлётно-посадочной полосе, я замечаю лес машущих рук на фоне яркого неба; потом мы поднимаемся в воздух — и покидаем Италию на девять месяцев.

Наступил июнь. Нам сказали, что зима была суровой, а весной всё цвело необычайно пышно. Маки расцвели поздно, и аромат баптисии всё ещё наполняет воздух. Дом выглядит так, будто впитал ещё больше солнца за время нашего отсутствия. В остальном всё по-прежнему, и у меня создаётся впечатление, будто я отсутствовала всего несколько дней. Кажется, лишь минуту назад я сражалась с сорняками, теперь я снова этим занимаюсь. Но я часто останавливаюсь: мне интересно наблюдать за человеком с цветами.

Побег олеандра, несколько цветков кружева королевы Анны, большой букет дикого шиповника, пушистые головки одуванчика, лютики, лаванда — каждый день я заглядываю посмотреть, что положили в киот возле подъездного пути. Когда я впервые увидела в киоте цветы, то подумала, что их принесла женщина. Скоро я увижу её: одетая в синее ситцевое платье, она приедет на стареньком велосипеде, и на руле будет висеть сумка для покупок.

И действительно, как-то ранним утром пришла сутулая женщина в красной шали. Она поцеловала кончики своих пальцев, потом прикоснулась ими к керамическому изображению Марии. Я видела, как молодой человек остановил свой автомобиль, выпрыгнул на мгновение, потом автомобиль с рёвом умчался. Ни она, ни он не принесли цветов. Потом однажды я увидела, что по дороге из Кортоны идёт мужчина — медленно, с достоинством. Я услышала, как на миг смолк звук его шагов, а позже обнаружила в киоте свежий букетик: дикие астры лежали в куче других увядающих и засохших пучков, их заменил пурпурный душистый горошек.