Владимир Микушевич - Будущий год

Я никогда не ладил с режиссерами, и нетрудно понять, чем это оборачивалось для меня при моей репутации припадочного. Роликов было все меньше и меньше. Я попробовал обойтись без режиссера. Я подготовил художественную композицию по драматической поэме «Пер Гюнт» и сам читал все роли, в том числе и вашу. Я имел даже некоторый успех, особенно в провинции. Если хотите, на этой композиции и основывается мое реноме. Иначе бы обо мне просто забыли и не послали бы даже сюда. Но трагедия Пера Гюнта в том, что ему нельзя играть роль Сольвейг. Поэтому он и нуждается в ней. Соло Пера Гюнта противоестественно. Безусловно только соло Сольвейг. Отсюда и слово «соловей»: соло — вей! Вей в моей жизни, единственное солнце. Деточка, мне в моей композиции не хватало вас. Мне было мало вас в зрительном зале. Я жаждал вас на сцене. Вы играете Сольвейг по Григу. Кстати, где вы научились петь? Брали уроки пения? Вы способная ученица. Вы Солнечный Путь, и вы соловей. Потому и обрел я вас в Соловках. Это мои острова, острова скитов, солнца и одиночества. Моя жизнь — остров Соло. Трагедия Пера Гюнта в том, что он должен быть самим собой, а он всегда разный, и потому всегда он соло. Деточка, Пер Гюнт монологичен, как я; он неспособен к диалогу. Актер никогда не способен к диалогу. Что ему за дело до чужих реплик! Запомнить бы свою роль! Слишком поздно понимаешь, что нет своей роли без других ролей и ты можешь быть самим собой, когда другие — тоже ты.

Я читал разбор Пера Гюнта у одного ученого немца. Его фамилии не помню, совсем молодым он покончил самоубийством. Он доказывал, что женская любовь безнравственна, потому что незаслуженна, а за заслуги дают ордена, при чем тут любовь. Да, Пера Гюнта не за что любить, и его любили только две женщины, Озе и Сольвейг, мать и невеста. Мать умирала, а он говорил, что провожает ее в Сориа-Мориа, в замок волшебный. Мы отплыли от Соловков и плывем в Сориа-Мориа, не правда ли? Мне никогда не нравился траурный марш Шопена, насколько прекраснее Григ! Да, да, эта мелодия, вы поете божественно, хотя это и не входит в вашу роль. Продолжайте, умоляю вас. Сольвейг — соло в драме Вселенной. Боюсь, что вы навсегда останетесь одиноки. Последняя возлюбленная Гёте так и не вышла замуж. Пер Гюнт не был бы самим собой, если бы его не любила Сольвейг. Он годился бы только на переплавку. Космический мусор, вторсырье, несчастный неудавшийся актер. И меня тоже переплавят в крематории. Тот молодой экспериментатор — пуговичник, не правда ли? Он переплавит меня на форменные пуговицы для своих оловянных солдатиков. Но вы же аплодировали мне тогда в зрительном зале, когда… когда мне стало дурно. Ах, что я говорю, вся соль в том, дорогая Сольвейг, что вы тогда даже не родились. А ведь я сегодня танцевал с вами в салоне, в качку, и ничего, не ударил в грязь лицом. Идите, потанцуйте, деточка, а я отдохну.

Утром, у Архангельского причала, долго стучались в его каюту, а когда открыли дверь, он лежал мертвый, тихо улыбаясь, и казалось, бабочка вот-вот взлетит с его груди, как настоящая.

Выполняя данное мне поручение уточнить подробности ритуала, согласно которому в героическом прошлом отмечался День Верности, сообщаю следующее. С года семидесятого урожайной эры ритуал подвергается злостному искажению, и от него практически сохранился лишь туш, исполняемый в заключение праздника в силу самой важности слова «туш», неправильно производимого, однако, от слова «тушёный», тогда как сокровенный смысл слова «туш», непосредственно связанный с самим торжеством, раскрывается лишь в конце моей докладной записки, а именно в моей подписи. Чтобы выявить заветы, положенные в основу празднования Дня Верности, необходимо вернуться к событиям, предшествовавшим Урожайной эре. Единственным источником сведений об этих событиях остаются тетради 12–21 из упражнений Писаки, он же Глист. Как известно, Глист Писака собственноручно переписал записки Великого Доки, когда тот ослеп. Зрячий Дока категорически запрещал переписывать их. Глист Писака должен был записывать лишь количество картошки, подсолнечного масла и дров, потребляемых домом соседей, а также число зажигалок, изготовленных в мастерской на предмет обмена с людоедами. Людоеды меняли собачьи шкуры на зажигалки, а соседки шили из этих шкур шубы. Глист Писака нарушил запрет Великого Доки из любви к переписыванию, а переписал он к тому времени всё, что сохранилось в доме от Евангелия до так называемых газет (листки новостей, ежедневно выпускаемые до урожайной эры). Как я установил, эти листки перестали выходить, когда начались События, которых никто не записал, кроме Старого Доки.