Рассел Хобан - Кляйнцайт

Это все, что ты можешь сказать? — спросил Кляйнцайт.

Ну, Кранкхайт, старина…

Кляйнцайт, сказал Кляйнцайт.

Точно. Кляйнцайт. Это, конечно, твое дело, но на твоем месте я бы не стал так волноваться.

Не торопиться с операцией, ты это имеешь в виду?

Вот именно.

Но что если у меня снова будет боль и все такое?

О, это все у тебя будет в любом случае, с операцией, без операции. Это такой, знаешь, процесс медленного развала по частям. Энтропия там, ну, ты понимаешь. Никто вечно не живет, даже Я. Тебе всего лишь нужен предмет интереса. Найди себе подружку.

Уже нашел, сказал Кляйнцайт.

Во, хорошо. Купи глокеншпиль.

Уже купил, сказал Кляйнцайт.

Ага, сказал Бог. Ну, вот и молодец. С желтой бумагой попробуй что‑нибудь. И вообще, держи меня в курсе, Клеммрайх, хорошо?

Кляйнцайт, сказал Кляйнцайт.

Конечно, сказал Бог. И вообще, не стесняйся, обращайся ко мне, если нужна какая помощь.

Кляйнцайт посмотрел вверх, на светильник, висящий в ванной. Лампочка‑то совсем тусклая, произнес он, ватт на 10, затем почистил зубы щеткой Медсестры, лег в постель.

Наутро Медсестра пришла к нему, прижалась холодными голыми ягодицами.

Ладно, подумал Кляйнцайт. Пусть даже Бог и забыл, как меня зовут, — мне это безразлично.

Кляйнцайт возвратился в госпиталь, вытащил все из тумбочки, упаковал вещи.

— Где вы были? — спросила его дневная сестра.

— Снаружи.

— А сейчас куда собрались?

— Туда же.

— Когда вы вернетесь?

— Я не вернусь.

— Кто разрешил вам уйти?

— Бог.

— Поосторожнее со словами, — предупредила дневная сестра. — Вы, наверное, слыхали про Акт о психическом здоровье.

— А вы, наверное, слыхали про Англиканскую церковь, — отпарировал Кляйнцайт.

— А что доктор Налив? — спросила сестра. — Он сказал что‑нибудь о вашей выписке? Ведь вы в очереди на операцию, не так ли?

— Нет, он ничего не сказал, — ответил Кляйнцайт. — Да, я в очереди на операцию.

— Тогда подпишите эту форму, — сказала сестра. — Что выписываетесь вопреки совету.

Кляйнцайт подписал, выписался вопреки совету. Попрощался со всеми, пожал руку Шварцгангу.

— Удачи, — вымолвил тот.

— Пикай, — напутствовал Кляйнцайт.

Когда он сходил вниз, ноги его дрожали. Госпиталь ничего не сказал, стал насвистывать какой‑то мотивчик, усиленно делая вид, что это его не волнует. Кляйнцайт испытывал близкое к тошноте чувство, которое он помнил еще с детства, когда прогуливал уроки. Все его одноклассники находились там, где положено, под счастливым укрытием своего расписания, не то что он, один–одинешенек, под чьим‑то взглядом сверху. Освещение на улице пугало. Позади него Госпиталь продолжал хранить молчание, вслед ему не тянулась ни рука, ни лапа. Кляйнцайту оставалось держаться только за свой страх.

Мне что‑то не по себе, пожаловался он Богу. Как будто операция, а с нею все неприятности, не остались позади.

А разве были бы твои неприятности позади, если бы тебя прооперировали? — вопросил Бог. Ты думаешь, все сразу бы стало на свои места? И ты стал бы наслаждаться своим добрым здравием бесконечно?

Что‑то ты слишком снисходителен, заметил Кляйнцайт. Это меня настораживает. Я вообще сомневаюсь, так ли ты озабочен тем, что происходит со мной.

Не жди от меня человеческого, ответил Бог.

Кляйнцайт оперся на свой страх, похромал тряскими ногами сквозь черное уличное освещение, нашел вход в Подземку, спустился. Подземка была словно страна мертвых, — мало поездов, мало людей в поездах, мало шума, много пустых мест. Жизнь была словно телевизионный экран, у которого отключили звук. Примчался в полной тишине его поезд, он вошел. На пустых местах его жена и дети болтали, пели, смеялись беззвучно, котяра потрясал кулаком, Фолджера Буйяна душили подушкой, отец его стоял рядом с ним у свежей могилы, где только что были похоронены деревья, трава и голубое–голубое небо. На поезде можно было передвигаться в пространстве, но не во времени. Кляйнцайт не хотел сходить там, где времени не было и ничего не надо было решать. Он бросил свое сознание, точно ведро, в колодец Медсестры. В ведре была дыра, оно поднялось пустым. Внезапно он вспомнил, что получил месячное уведомление закончить все дела в конторе. Месячное жалованье. Он даже не позвонил, чтобы сказать, что он лег в госпиталь. В поезд вошли девушка и парень, обняли друг друга, поцеловались. Вот у кого неприятностей нет, думал Кляйнцайт. Здоровые, молодые, они еще долго проживут, когда я уже давно буду на том свете. Я бы мог избавить себя от боли, если бы сейчас прекратил свое существование. Но это слишком тяжело. И все‑таки, вон лакедемоняне в Фермопилах, сидели на скалах и безмятежно расчесывали себе волосы гребнями. Вон птицы, вон морские черепахи, которые пересекают тысячи миль океана, чтобы только попасть в то единственное на свете место, где можно отложить яйца. Вон тот тип, как бишь его имя, который написал роман на 50,000 слов, ни разу не использовав букву «е». Кляйнцайт подумал о морских черепахах снова, покачал головой в восхищении.