Марта Кетро - Вдохнуть. и! не! ды!шать!

Он младше меня лет на пять, а выглядит так, как будто старше на десять, гладкая смуглая кожа, серьезный и озабоченный взгляд.

«И будь осторожнее».

«Спасибо».

«Пока».

«Пока».

Он срывается с места и исчезает за машинами.

Поправляю платье. Солнце скачет в ветках платанов, дрожит маревом, пляшет зайчиком в пустой бутылке у обочины.

Зачем он догонял меня, ему же было совсем в другую сторону.

Просто для того, чтоб позаботиться о глупой, еле успевшей проскочить.

Небо мое, ты говоришь со мной подчас такими теплыми, внезапными голосами.

Память вообще странная штука. Казалось бы, это событие останется с тобой навсегда, но проходит время, и ты видишь его, как через мутный иллюминатор. Какие-то фигуры на секунду возникают из небытия и исчезают, и ты не успеваешь различить их лица. Или, сосредоточившись, ясно видишь одного человека, но события вокруг погружаются в сумрак. И эта внутренняя игра света становится второй биографией, более реальной, чем внешняя. Потому что каждая такая световая вспышка побеждает время, показывая, что его нет.

Дело было в 1988 году. Впервые в жизни я ехала за границу. В Польшу. Все началось с того, что я пошла покупать билеты на поезд. Билеты на поезд за границу продавались только в кассах у гостиницы «Москва». Я приехала к шести утра. Перед кассой клубился народ всех цветов радуги. Мне тут же выдали номер 79, и я тихо осталась стоять в очереди. Очередь состояла из студентов всех стран Латинской Америки и не только. Первые студенты предусмотрительно заняли очередь еще с вечера и там же и ночевали. Всех смыло водой, и народ с разными акцентами обсуждал, что, мол, в Боливии также водой разгоняли демонстрацию студентов, и на Берегу Слоновой Кости, и в Колумбии. Беседа текла, как ручеек.

В 10 утра кассы открылись и обнадежили нас заявлением, что сегодня примут только 25 человек. Я стала набираться опыта у более подкованных товарищей в плане, как там ночевать на ступеньках и чем поддерживать силы. И вдруг. Вдруг ко мне подошел индеец. Натуральный индеец с жесткими волосами с синим отливом, раскосыми глазами и кожей цвета красноватой охры. Первое, что он сделал, — отвел меня в сторону и спросил: «Семнадцатой быть хочешь?» Я возмущенно насторожилась. Тогда он спросил: «Какой у тебя номер? 79? А у меня есть лишний 17. Ты тогда сегодня пройдешь». Как честный человек, я немедленно поинтересовалась: «А почему именно я? Здесь куча девушек из Латинской Америки, и вообще». Ответ лишил меня дара речи: «Еврей еврею должен помогать». После чего он показал мне золотой магендавид. «Ну, хорошо. А как ты понял, что я еврейка?» — «Я видел тебя как-то у синагоги». Тогда для меня это был культурный шок. То есть я знала, что евреи бывают разные. Но не предполагала, что настолько. Пабло был родом из Эквадора, семь лет учился в Питере в консерватории по классу скрипки, поэтому русский знал в совершенстве. Три часа промчались незаметно в обсуждении судьбы еврейского народа. При непосредственном подходе к кассам Пабло сказал: «Не забудь. Твоя фамилия в списках Гантварг». — «Ага», — заметила я меланхолично. «А зовут меня Лена». И вот тут у него случился легкий катарсис. Дело в том, что Лена Гантварг была моей очень хорошей подругой, и вечером мы как раз обсуждали невозможность моего присутствия на вечеринке у нее дома. А Пабло учился с ней в одной группе. Таким образом, благодаря ней билеты я купила за несколько часов, что считалось чудом. Лены уже давно нет, а с Пабло мы потерялись в 90-м году. Я часто его вспоминаю. У него была дивная подружка в Питере. Он ее очень любил и жаловался: «Ты понимаешь, Алиска, я ей сказал, что хочу семнадцать детей». А она мне отказала. Я ради нее на все готов. Я ей сказал: «Хорошо. Давай только тринадцать». А она все равно не хочет. Ну, объясни ты мне, почему? Она меня не любит?

Это сейчас я понимаю, что 14 детей — это вполне реально. А тогда, будучи единственным ребенком в семье, я представляла это так: один, два, много. То есть он мог бы с равным успехом сообщить мне, что хочет 110 детей, — это бы общую картину не изменило.

Я уехала в Польшу. Это было сказкой. Сказка немного скомкалась, когда я пошла заказывать обратные билеты. Дело было в конце июня. Билеты у меня были с открытой датой. А обратные продавали только на конец октября. Вернуться же я рассчитывала не позже 14 августа, чтобы успеть проводить любимую подругу в Америку. Тогда это было «навсегда». Я решила стать Скарлетт О'Харой. Я просто перестала об этом думать. Почему-то я была уверена, что все образуется. За неделю до предполагаемого отъезда я начала волноваться. Обратные билеты были уже только на конец декабря. То есть на Новый год я бы вернулась. Вопрос, где жить и на что, не рассматривался, как глупый. Я обратилась к каким-то знакомым знакомых в Польше, и эти люди, которые меня совсем не знали, нашли мне билеты. До Риги. В Ригу я приехала 13-го ночью. Я продолжила наслаждаться жизнью. Никогда раньше я не пользовалась таким успехом. Видимо, окончательно офигев от высоких блондинок, поляки и сочувствующие видели во мне невероятную экзотику. Молодые люди кидались ко мне с другой стороны улицы. Галантные поляки целовали мне руки и сообщали, что против «жидовок» ничего не имеют, несколько омрачая этим настроение. Приходилось то и дело напоминать себе, что это официальное название в Польше: жидовский театр и т. д. Ко мне бросались и выходцы из Сирии и Египта, вероятно чувствуя во мне родственника. И все время какие-то чудеса. Вот, например. Денег у меня почти не осталось, я шла по центру Варшавы, а на поясе у меня висели «командирские» часы, ибо наручного ремешка у меня не было. Вдруг меня окружила группа итальянцев, которые стали умолять продать их за 50 долларов. Это была лучшая сделка в моей жизни. Жизнь была удивительна. А еще удивительнее были люди вокруг.