Роман Сенчин - Иджим (сборник)

– Извини, Ларис, – перебил Чеснов, – я же и не знаю, откуда ты. В нашем положении, в смысле, что в конференции вместе участвуем, это странно.

Она назвала столицу одной из южных областей.

– М-м, я так и думал.

– Почему?

– Похожа на уроженцев тех мест. И прическа. Только вот джинсы не очень подходят. Тебе бы такую юбку широкую, казачью.

– Да, чтоб как на маскараде…

– Никакого маскарада! Почему-то все по-настоящему органичное становится маскарадным, а эта усредненность вроде джинсов… Ладно, не в этом суть. – И, поставив на тумбочку стакан, Чеснов полез на женщину; она тоже успела поставить свой стакан, раскрылась, возбужденно задышала. «Как это быстро у нее, – удивился Чеснов, стараясь возбудиться сам. – Или вид делает?»

Через пятнадцать-двадцать минут снова лежали рядом, глядя в потолок. Отдышавшись, Чеснов перевел взгляд на часы. Половина первого ночи. «Еще часа два можно». И спросил:

– Лариса, ты говорила, вы с мужем… с бывшим мужем в одной квартире…

– Да.

– А у вас близость бывает?

– Бывает.

Разговаривать после секса она явно не хотела. По крайней мере – не хотела об этом. Но Чеснов не мог не говорить. Ради этого, по существу, он все и затеял.

– А мужчин у тебя много было? После развода, я имею в виду…

Лариса села на кровати. Спустила ноги.

– Меньше, чем хотелось бы. – И пошла в душевую. Зашумела вода.

«Сейчас оденется и уйдет», – решил Чеснов; сразу потянуло спать.

Он поднялся, подошел к столу. Налил водки. Довольно прилично – граммов сто. Хотелось опьянеть, чтобы быстро, легко уснуть. Разорвал упаковку с колбасной нарезкой, вытянул три пластинки, свернул в трубку. Выдохнул из груди воздух, влил в себя водку. Приятно, как положено, перехватило дыхание. Мотнул головой, сунул в рот трубку из колбасы. Разжевал поистершимися, с частыми пломбами, зубами.

– Хорош-шо, – произнес.

– Что?

Лариса стояла у двери душевой. Обнаженная и соблазнительная при слабом освещении… Чеснов почувствовал прилив возбуждения, но теперь оно было уже неприятно – в паху стало покалывающе давить. «Староват я часами этим заниматься». А вслух сказал:

– Выпьешь?

– Глоточек.

– Глоточки разные бывают. Один мой знакомый, профессор филологии, полстакана одним глотком мог…

– У меня поменьше, – с улыбкой перебила Лариса, подошла к столу. – На донышко… Хватит.

Выпила и вернулась на кровать. Уходить, видимо, не собиралась.

Чеснов лег рядом с ней, потянулся. Погладил себя по груди, животу.

– Не предохраняться не боишься? – спросил без внутренней борьбы, уже совсем не стесняясь.

– В каком смысле?

– Забеременеть.

– Не боюсь. Я таблетки пью, «Ярину»… Двоих мне хватит.

– Я-асно… Крестьяне, которых мы с тобой изучаем, о ком доклады делаем, таблеток не знали и презервативов. Вот и плодились… и Россию кормили.

Лариса ничего не ответила, да и сам Чеснов не знал, зачем сказал это. Снова встал, взял сигарету, закурил. Нашел среди закусок пепельницу.

– Я не всегда таким был, – признался, может, и искренне, но уже далеко не первой женщине. – В юности был очень застенчивым. Парни, которые с девушками запросто общались, обнять могли, поцеловать, героями казались. Но какими-то отрицательными героями. Мне Обломов близок был. Помнишь, он на женщину не мог прямо посмотреть – считал неприличным. И такое отношение, наверное, правильно. По какой-то высшей человеческой морали правильно… Долго не мог переступить. Зато читал постоянно. Не художественное любил, а исторические книги, мемуары великих людей, хроники разные… Я родом из маленького городишки в Сибири, в Новосибирской области… Всю городскую библиотеку сначала перечитал, потом в библиотеку музея краеведческого стали пускать. В архив даже… Лет шестнадцать мне было, еще застойное время. – Чеснов задумался, вспоминая, какой это был год. – Восемьдесят третий – четвертый. М-да… И такие там документы стал обнаруживать про коллективизацию, про период Великой Отечественной, как тогда у нас люди жили… А у нас и город как деревня большая, и вокруг колхозы, точнее, тогда совхозы уже… В общем, по нашему району документы… Конечно, и раньше читал у Шукшина про колоски, про голод, у Тендрякова, у Богданова… Был такой поэт, кстати. Стихотворение у него есть, как он колхозную солому воровал… Но когда документы читаешь – другое совсем восприятие. А их, наверное, до меня с сороковых годов не трогали, и не знали, наверное, что там, в папках этих… И тогда вот я решил заняться историей, показать людям, что раньше было, какие ужасы. Да и героизм какой нечеловеческий… Стал ездить по деревням, у стариков свидетельства собирал. Осторожно, конечно: «Расскажите, как раньше жили, в войну, до войны, при Хрущеве как». И столько услышал… Диктофона у меня не было, конечно, а записывать тут же, со слов, опасно – люди пугались. Послушаю, выйду за ворота, в траву сяду – и записываю скорее, пока не забыл факты. Иногда в сельсоветовских архивах покопаться удавалось. Говорил, что родня из этой деревни, корни свои ищу, и, бывало, верили, пускали к документам… В восемьдесят пятом, после школы, в Москву рванул. Хотелось, конечно, в МГУ, но удалось в пединститут имени Ленина. На втором курсе женился на, – Чеснов усмехнулся, – на первой же девушке, которая на меня внимание обратила. На своей однокурснице. Получили отдельную комнату в общежитии… Ребенка завели, когда я уже из армии вернулся, в аспирантуру поступил. Осенью девяносто первого чудом каким-то дали однушку в Люблино. Представляешь? Накануне краха… Потом уже, в девяносто четвертом, общими всякими усилиями до трешки расширились. Там же. Метро вскоре открыли – «Волжскую». Удобно, хорошо, деньги появились… Работаю в институте, разрабатываю программы, докторскую защитил в тридцать семь лет. Только вот заряда того, чтоб людям показать, что было, какие ужасы и лишения их отцам и дедам, да и некоторые живы еще…