Татьяна де Росней - Бумеранг судьбы

Синтия кашляет и смеется одновременно.

– Слишком грубой? Дорогая, вы были великолепны.

Девушка улыбается. Она очень, очень привлекательна. У нее прекрасная фигура – высокая грудь едва угадывается под просторным свитером, длинные ноги, узкие бедра, упругие округлые ягодицы подчеркнуты джинсами «Levi's».

– Не знаю, как вы, но я все время думаю о том, что произошло, – тихо говорит она. – Я чувствую себя почти что виноватой, как если бы сама, своими руками убила эту несчастную.

– Ну, это уж чересчур!

– Я ничего не могу с собой поделать. У меня словно ком в горле, – вздрогнув, продолжает она. – А еще я думаю о машинисте… Представляете, что он пережил? Эти скоростные поезда невозможно остановить вовремя. И о семье погибшей… Я слышала, что это женщина. Интересно, уже выяснили, кто она? Может, никто еще и не знает… Те, кто ее любил, не знают, что их мать, сестра, дочь, жена – кем бы она им ни приходилась! – умерла. Мне кажется, ужасней ничего и быть не может. – Девушка снова тихонько плачет. – Мне очень хочется сойти с этого проклятого поезда. Если бы можно было сделать так, чтобы этого не случилось!

Синтия берет ее за руку. Я не осмеливаюсь – не хочу, чтобы это очаровательное создание подумало, будто я воспользовался ситуацией.

– Мы чувствуем то же самое, – успокаивает ее Синтия. – То, что сегодня произошло, – ужасное несчастье. Ужасное… Как тут не расстроиться?

– Но этот тип… Этот тип все время жалуется, что он опаздывает, – рыдает девушка. – И не он один такой. Я слышала, и другие так говорят.

У меня в ушах тоже до сих пор стоит этот звук, с которым поезд натолкнулся на препятствие. Но я не говорю об этом девушке, потому что ее ошеломляющая красота сильнее всех ужасов смерти. Сегодня вечером я как никогда ощущаю близкое присутствие смерти. Ни разу в жизни она не представала передо мной так ясно. Она здесь, с легким шорохом вьется вокруг меня, словно ночная бабочка. Окна моей квартиры, выходящие на кладбище… Полин… Внутренности, разбросанные по дороге… Красное пальто моей матери на полу в маленькой гостиной… Бланш… Раковая опухоль отца… Прекрасные руки Анжель, прикасающиеся к трупам… И безликая женщина, которая, отчаявшись, ждет под дождем приближения поезда.

Я рад, так рад, что чувствую себя сейчас обычным мужчиной, который даже перед лицом смерти не заливается слезами, а думает о том, что неплохо было бы потискать грудь этой прекрасной юной незнакомки.

Мне никогда не надоедает рассматривать спальню Анжель с ее весьма экзотическим дизайном, шафраново-желтым потолком и красно-коричневыми, цвета корицы стенами. Эта комната контрастирует с моргом, в котором работает Анжель… Дверь, оконные проемы и пол окрашены в темно-синий. Шелковые вышитые сари, оранжевое и желтое, заменяют занавеси, а из маленьких, тонкой работы марокканских фонариков на постель с бельем рыжего цвета льется колеблющийся свет свечей. Сегодня вечером на подушках рассыпаны лепестки роз.

– Что мне в тебе нравится, Антуан Рей, – говорит Анжель, снимая с меня ремень (а я в это время занимаюсь ее ремнем), – так это то, что твоя романтичность и воспитанность, твои отглаженные джинсы, накрахмаленные сорочки и свитера а-ля английский джентльмен не мешают тебе оставаться сексуальным маньяком!

– Разве у остальных мужчин по-другому? – спрашиваю я, пытаясь справиться с ее мотоциклетными ботинками.

– У большинства так и есть, но некоторые все-таки большие маньяки, чем остальные.

– В поезде я встретил одну девушку…

– И?

Она расстегивает мою рубашку. Ее ботинки наконец падают на пол.

– Она была невероятно соблазнительна.

Анжель с улыбкой стягивает свои черные джинсы.

– Я не ревнива, ты же знаешь.

– О да, знаю. Но благодаря этой девушке я пережил три бесконечных часа ожидания, пока они оттирали то, что осталось от этой бедной женщины, от колес поезда.

– И как же именно она тебе помогла, позволь полюбопытствовать?

– Мы читали стихи викторианских поэтов!

– Да ну!

Анжель смеется своим сексуальным горловым смехом, который я обожаю. Я обнимаю ее, прижимаю к себе и жадно целую. В ее волосах запутались лепестки роз. Они попадают мне в рот, оставляя нежно-горьковатый привкус. Я никак не могу насытиться ею. Я занимаюсь с ней любовью так, словно в последний раз, сходя с ума от страсти и от желания сказать ей, что я люблю ее. Но моим словам не дано прозвучать, они смешиваются со звуками нашего неровного дыхания и стонами.