Алан Милн: Двое

Но Сильвия любит, когда он подстрижен. Чем бы она ни занималась – читала, шила, ставила цветы в вазу или любовалась золотой рыбкой, при его появлении она, не оборачиваясь, могла угадать, что он подстригся, или повязал ее любимый синий галстук, или надел фланелевую рубашку, еще более ею любимую, или пользовался новым кремом для бритья, или выкурил утром сигарету. Она обладала шестым чувством по отношению к мужу во всем, что было доступно ощущениям. Ничто физическое в Реджинальде Уэлларде не ускользало от ее внимания.

Реджинальд задним ходом вывел “моррис” из амбара. Время от времени (каждый раз месяца через полтора после последней попытки) ему приходило в голову, что высшим мастерством было бы загонять машину в амбар задним ходом, а потом, утром, прямо выезжать на ней, но всякий раз эта мысль сменялась прямопротивоположной. Становилось ясно, что мастерство именно в том, чтобы въезжать в амбар, а выезжать задним ходом...

Сегодня утром вышло неважно. Потому что Сильвия наблюдала за ним. Он вдруг ощутил ее присутствие. Обычно Реджинальд сначала выводил автомобиль из амбара, разворачивался и шел поцеловать Сильвию на прощанье. Таким образом, он представал перед ней в наилучшем виде. Во всяком случае, у нее было больше возможностей увидеть его в наилучшем виде. Реджинальд правда, мог по рассеянности, выходя из машины, заглушить мотор и, забыв об этом, пытаться стронуться с места, мог... да мало ли что еще он мог сделать. Но ехать по дурацки задом ему бы уже не пришлось.

Он вылез из машины.

– Я пришел попрощаться.

– Хочешь, я отвезу тебя, – сказала Сильвия задумчиво.

– Правда? Но тогда тебе придется и встретить меня. Ты не устанешь?

Но Сильвия уже сидела за рулем.

– Такой чудесный день, – сказала она в объяснение.

С милю идет частная дорога но с правом проезда, а на расстоянии двух третей мили, в коттедже, куда можно доехать в один момент, живет миссис Эдвардс (мать, а не жена Эдвардса). Миссис Эдварде не встает с постели, но она наверняка скажет Эдвардсу, когда тот вернется вечером домой: “Знаешь, она сегодня куда-то ездила”. Любопытно, любопытно. Переключая скорости, Реджинальд старается действовать как можно осторожнее, но в результате извлекает из мотора неистовый грохот такой силы, что готов дернуть рычаг обратно. Сильвия переключает скорости задумчиво, ее мысли блуждают где-то далеко, взгляд устремлен на дорогу впереди – нет, не на дорогу, думает Реджинальд, наблюдая за ней; на самый дальний конец дороги, туда, где она достигает звезд, или в собственный ее мир, куда никому нет доступа.

Они успевают к поезду (одиннадцать ноль три), который, если бы Реджинальд был один, разумеется, оказался бы воскресным, но сейчас не может разочаровать Сильвию, приехавшую специально посмотреть на него. “Вот я, Сильвия. Я заслышал за пять миль, как ты ведешь машину, тихо, без грохота, который устраивает Реджинальд, и вот, смазав колеса, я спешу тебе навстречу”.

Поезд ждет разочарование, думает Реджинальд. Сильвия не поедет.

– До свидания, дорогая. Спасибо, что отвезла меня.

– До свидания.

– Я вернусь поездом три десять, значит, в четыре сорок пять буду здесь.

Теперь-то три десять обязательно остановится в Литтл Моллинге. Иначе он вполне мог бы проскочить без остановки до Бердона. Возможно, думает Реджинальд, для верности надо бы и на вокзале Виктория сказать небрежно, но громко, что Сильвия будет встречать его. Тогда можно быть совсем спокойным.

Он снова целует ее. Поезд отправляется в путь, разочарованный, разумеется, тем, что Сильвия осталась на платформе, но покорный. Реджинальд машет рукою, затем переходит к другому окну, откуда можно наблюдать, как Сильвия проезжает по мосту над путями... и видит, как Сильвия проезжает по мосту; спокойная, далекая, удивительно красивая.

Сегодня утром у Реджинальда была тайна от жены. У него часто бывали тайны от нее, можно сказать, у него всегда были тайны, которые и оставались тайнами, даже если он рассказывал о них, поскольку он не мог по-настоящему разделить их с ней. Иногда она казалась ему ребенком, не вполне развившимся, с которым невозможно общаться... а иногда он думал, что это он ребенок, а она – мать, исполненная неизреченной мудрости, постичь которую ему не дано.

Сегодняшняя тайна состояла в следующем. Он собирался подстричься, в самом деле собирался, на этот раз он ехал с радостью, даже в некотором возбуждении, поскольку хотел взглянуть, что делается в Лондоне в связи с появлением “Вьюнка”. Ведь мистер Памп уже объявил, что печатается Третий, Расширенный Тираж. Не может быть, казалось Реджинальду, чтобы в Лондоне появилось объявление, что печатается Третий, Расширенный Тираж “Вьюнка”, написанного Реджинальдом Уэллардом, а во всем городе никто не подозревал о существовании человека с такой фамилией. Конечно, он не ждал, что люди будут приветствовать его на вокзале Виктория или показывать друг другу на Пиккадилли; но в нем теплилась надежда, что в его клубе кто-либо из обедающих слышал о книге, даже если и не читал ее. “Вы не в родстве, – прозвучал бы вдруг вопрос, – с неким Уэллардом, написавшим недавно книжку?” В Лондоне, удивительном Лондоне, вопрос может быть задан в такой форме. В деревне же просто спрашивают, если вы цитируете “Ликида”: “А этот Мильтон не родственник нашим Мильтонам из Хаммерпондса?”