Павел Кренев: Сваня

— Да поранился я, понимаешь ты, крепко причем…

Фельдшерица замешкалась, судя по шелесту в мембране, заперебирала в руках трубку, не знала, видно, что сказать. На этот раз Герасим как будто не врал. Да и то: не зря же в самом деле позвонил, мужик-то серьезный, не гуляка какой.

— Так, а что за ранение? Порез, ушиб, — поинтересовалась она уже деловым, серьезным тоном, каким медики всегда разговаривают с пациентами.

Балясников бухнул так, чтобы ей уже было не отвертеться, чтобы точно пришла со своими бинтами-ватами.

— Перелом у меня, понимаешь ты, хреновое дело…

— Перелом чего? — забеспокоилась Минькова и часто задышала в трубку.

— Да руку тут… треснула, зараза, как спичка, ей-богу…

— К-ха, да что ж вы сразу-то не… — голос у Клавдии задрожал, перешел в жалостливый, плачущий. Таким голосом женщины разговаривают, когда чувствуют свою вину. — Про голову мне голову морочите.

— Это я от боли, — тихо сказал Балясников, — посмотрел бы я на тебя, Клава, в таком состоянии. Всякая дребедень в голову лезет. Да и пугать не хотел, думал, так придешь…

— Да, а диагноз-то разный, одно дело таблетки, другое — шины накладывать.

— Во-во, шины не забудь, — наказал ей Герасим, — да лекарств побольше…

Клавдия чуть не с порога попыталась оказать Герасиму первую медицинскую помощь. Запыхавшаяся, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, быстро скинула с себя пальто, сполоснула руки, вытерла принесенным с собой полотенцем, торопливо подошла к Балясникову.

Тот сидел на стуле рядом со столом в сером шерстяном свитере и почему-то улыбался. На эту улыбку Минькова внимания не обратила. Она знала, что у больных, а тем более у серьезно травмированных это бывает. Своего рода шок.

— Ну так что с рукой, Герасим Степанович? — спросила она тем тоном, каким все медицинские работники, будто сговорясь, разговаривают с пациентами, то есть добродушно-ворчливо-снисходительно.

Балясников молчал и все улыбался.

Клавдия стояла ничего не понимая, потом в поведении Герасима все же распознала некое коварство. Она не знала, что ей делать дальше.

— Где болит-то? — в ее голосе звучало недоверие и начинало звенеть возмущение.

— Вот здесь, — Балясников положил свою костистую ладонь на грудь.

Клавдия резко фыркнула, словно ей дали нашатыря, круто развернулась и бросилась одеваться.

— Погоди, Клавушка, погоди, Христа ради, не зря же я тебя позвал, ей-богу, — взмолился сначала Герасим, а потом спокойно, со значением сказал слова, к которым хочешь не хочешь, а прислушаешься.

— Понимаешь ты, это, птицу красивую кто-то поранил… Вылечить ее надо.

Клавдия остановилась. Повернулась.

— Долго еще врать-то будешь? Нашел дуру! Ну я Кольке расскажу…

— Не-е, Клава, я серьезно. Помоги, а, надо вылечить… век не забуду, Клава.

Минькова не знала, что и ответить, не поймешь этого Балясникова. Не зря Зинка за чокнутого его держит.

— И где этот, фазан твой? — спросила она так, будто точно знала: сейчас Балясников опять что-нибудь соврет.

— Почему это фазан? — удивился Герасим.

— Ну он же вроде самый красивый, с хвостом…

— Не-е, у меня лебедь…

Минькова сморщилась и качнула головой: вот же врет!

И Герасим повел ее на поветь. Включил свет.

Там, в старом пошарпанном курятнике, находилось нечто большое, белое и бесформенное. Клавдия не сразу разглядела, что это действительно лебедь, потому что существо никак не прореагировало на пришедших людей. Только потом уж разглядела тонкую шею, черную бусинку глаза да желто-черный клюв, уткнутый в пол.

— Че он как мертвый? — спросила она вполне уже заинтересованно.

Герасим стоял почему-то бледный, растерянный, будто провинившийся ребенок.

— Не мертвый он, а раненый, — сказал он тихо. — Я, Клава, и позвал тебя, чтобы вылечила его.

Минькова вздохнула, качнула головой и приказала:

— Дак доставай его, что ли, тогда уж, я же не могу прямо в курятнике…

Герасим болезненно сморщился, вытянул из кармана рукавицы-верхоньки, надел их и полез доставать. Лебедь сразу же приподнялся на лапах, запереваливался, вытянул шею, изогнулся, зашипел и сильно клюнул Балясникова в левую руку.

— Да не кусайся ты, — всхлипнул тот и, обхватив лебедя за бока, стал вытягивать из курятника.

— Клаша, держи голову, Христа ради, заклюет ведь, змей!

Клавдия помогла. Вдвоем они кое-как затащили лебедя на кухню. Тот неистово сопротивлялся, несколько раз больно царапнул Балясникову руку. Тот даже не вскрикнул. Было некогда.