Александр Мелихов - И нет им воздаяния

Мы засиделись за чаем, словно старые друзья после долгой разлуки, и Лев Семенович отвлек нас всего трижды, заглядывая в кухню по дороге в туалет. «Здравствуйте, как вы себя чувствуете?» — каждый раз, любезно вскидывая ватные брови, устремлял он на меня до белизны вылинявшие глаза над розовеющими отвисшими веками, и я понимал, что все-таки еще не достиг подобной ветхости: мне удалось ограничиться одноразовым посещением сортира. И впрямь более элегантного в сравнении со сталинским. А второе излияние я сумел оттянуть аж до самой ночной Реки.

Мне никто не мешал в черной тени речного обрыва делать свое черное дело, запрокинув голову в небеса, где было торжественно и чудно. Лучше нет красоты… Небеса были полны света, только его не хватало еще и для земли. Уж так когда-то это меня манило — космос, где небо черное, как сажа, но зато любой булыжник сияет маленьким солнышком.

Суду все ясно? Пора пришла — она влюбилась. Я видел, что и новая, а теперь не такая уж и новая Вика очарована мною. Об этом лучше всего сказало мне прощальное сияние ее лазурных глаз и пожатие узенькой, но сильной ручки. В глазах настоящих женщин, соединяющих в себе высокое и первозданное, мое мичуринское происхождение всегда придавало мне особое обаяние — сочетание культуры и бывалости, аристократизма и неотесанности. И я уже не чувствовал стыда перед отдалившимися тенями за то, что впервые за бог знает сколько лет ощущаю себя молодым и беззаботным. Жизнь не кончена в шестьдесят один год! И пускай те, кто меня любит, так же обойдутся и с моей тенью, я не хочу, чтобы память обо мне отравляла им мгновения счастья, которых и без того до отчаяния мало, пусть они вспоминают меня не с болью, но с улыбкой, а если и со слезами, то со светлыми. Да храним же каждый час — ночь, как тать, настигнет нас, ночь холодная — предел наших замыслов и дел.

Но эта ночь была не тать, а самая грандиозная и прекрасная декорация для самой высокой и прекрасной драмы, какую только могло измыслить человеческое воображение. Сотри случайные черты, сотри проклятия и муки миллионов и миллионов, и ты увидишь — мир прекрасен! И могучая темная Река будет журчать не о пропасти забвенья, а о неиссякаемых источниках любви и красоты.

Мое сумасшествие породило еще одно чудо — сострадание к мадам Стороженко, ворочающей здешней лавочкой нашей торговой сети: в ее фиолетовых раздутых щеках и заплывших угро-финских глазках мне открылась не обжорливая хитрость, но приближение смерти. Больше того: в ее сладких улыбочках пронырливой торговки проглянуло что-то вроде искреннего расположения. Возможно, она впервые поверила, что партнер и впрямь не держит булыжника за пазухой. Можно ли казнить человека за то, что он с искренней экстремальностью служит духу времени? Ведь если цель жизни деньги, то знания — лишь докучное препятствие. А значит, не грех и откупиться от этой докуки. И мы, хозяева знаний, берем отступного, чтоб люди могли идти прямо к цели.

Моя здешняя миссия заключалась в том, чтобы освящать сделки неспешным наклоном головы. К чему бесплодно спорить с веком? Обычай — деспот меж людей. Когда все сидели на зарплате, и деспотизм был без пользы. А нынче каждое слово против мадам Стороженко покушается на ее доход — она и выгрызает крамолу вдесятеро зубастее. Впрочем, крамола тут же и перевелась, чуть стало ясно, что смутьянов ждут не выговоры, а пенсия. В разговорах со здешними коллегами я не только не расслышал ни одного крамольного слова, но даже не углядел ни одного крамольного выражения лица. В нашем центральном супермаркете нравы все-таки гораздо повольнее — за выражение лица у нас не карают.

Но я больше никого не осуждал: никто из смертных не выбирал себя. Зато благородство теперь порождало во мне что-то вроде благоговения. Откуда?.. С чего?.. Комсомольский взгляд новой Вики вызвал у меня лишь одно опасение — как бы она не прознала, чем я здесь занимаюсь. Если она когда-то родной матери не простила предательства, кто знает, как она отнесется к моей миссии Верховного Кивалы. Чтобы придать своим командировкам хоть чуточку более возвышенный смысл, я взялся читать аж целых два утонченных спецкурса, так что наш ректор однажды на бегу обласкал меня: от вас там все без ума, говорят, настоящий петербургский интеллигент! Что вы хотите — степногорская школа имени Сталина, успел я развести руками и пожалел, что нас не слышит новая Вика.

Я замирал, как мальчишка, в первый раз набирая ее номер: вдруг откажется?.. Но она тут же согласилась, не скрывая радости, она вообще ничего не умела скрывать. А я ждал ее в тени исполинской ракеты — стрелки солнечных часов уходящего времени, — начиная ощущать самый настоящий страх еще минуты за две до назначенного срока: вдруг не придет? А еще через три минуты я уже боролся с отчаянием: ну не придет, так и не надо, что я, без нее не проживу? Но сердце простукивало прямо в уши: не проживешь, не проживешь!.. Надо же было так влипнуть — отцу сломал жизнь дед, а мне, похоже, внучка.