Генри Миллер - Сексус

Вот так я излагал: самозабвенно, чуть ли не со слезами на глазах, когда в холле послышались шаги Мод. Быстро собрал листы, перегнул их пополам, прикрыл ладонью и стал ждать ее вопросов.

– Кому это ты пишешь? – прямо, в лоб спросила она.

– Я знаю кому, – буркнул я в ответ негромко.

– Могу догадаться, что женщине.

– Да, женщине, а точнее сказать – девушке.

Эти слова я произнес медленно, даже проникновенно: я все еще был там, под большими деревьями, над неподвижной гладью озера с двумя медленными лебедями. «Раз ты хочешь знать, – подумал я, – пожалуйста, я тебе расскажу. Не вижу смысла, зачем мне и дальше врать. Я не жалею о том, что наделал. Если б ты могла полюбить так же, как я – все было бы куда легче. Я не собираюсь тебя обижать, я просто хочу, чтобы ты позволила мне быть». Все это я проговорил про себя, но Мод как будто услышала.

– У тебя с ней любовь? Можешь не отвечать, я и так вижу.

– Да, ты угадала, я ее люблю. Я встретил свою настоящую любовь.

– Может быть, с ней ты будешь обходиться лучше, чем со мной.

– Надеюсь, что да. – Я по-прежнему говорил тихим голосом, я верил, что она в конце концов поймет меня. – Ведь на самом деле, Мод, мы никогда не любили друг друга. Ведь ты это знаешь.

– Ты никогда не видел во мне человека, – начала она. – Ты унижал меня при своих приятелях, бегал за другими женщинами, ты и ребенком нашим никогда не интересовался.

– Мод, ну хоть сейчас не надо такого тона. Я хотел бы, чтоб мы поговорили спокойно, без упреков.

– Ты можешь так говорить, потому что счастлив. Нашел себе другую игрушку.

– Это не так, Мод. Но послушай: предположим даже, что все, что ты говоришь, – правда, но что это теперь меняет? Представь себе, что мы плыли на одной лодке, а она тонет…

– Незачем мне это представлять. Ты собираешься уйти к кому-то еще, а я остаюсь одна со всеми своими заботами.

– Я знаю, – сказал я, глядя на нее с неподдельной нежностью. – Если б ты попробовала мне все простить… Неужели это так трудно? К чему продолжать нашу жизнь? Мы не научимся любить друг друга, не научимся. А почему бы нам не расстаться друзьями? Я и не думаю оставлять тебя в нужде. Я буду тебе помогать, я все это обдумал.

– Говорить легко. Ты ведь всегда обещаешь то, что выполнить не можешь. Да ты забудешь о нас, как только ступишь за порог этого дома. Я тебя знаю. И не могу себе позволить великодушничать с тобой. Ты меня с самого начала жутко обманывал. Ты был эгоистом, страшным эгоистом. Я никогда не думала, что человек может быть таким грубым, бесчувственным, таким бесчеловечным. А сегодня, правда, я тебя почти не узнаю. В первый раз ты похож…

– Мод, я скажу тебе жестокую вещь, но я должен ее сказать. Я хочу, чтоб ты поняла. Может быть, мне и надо было быть с тобой именно таким, чтобы научиться обращению с женщиной. Здесь нет моей вины – судьба распорядилась. Ты послушай: как только я ее увидел…

– А где ты с ней познакомился? – спросила Мод. Женское любопытство пересилило все остальные чувства.

– В танцзале. Она – платная партнерша. Я понимаю, звучит не очень, но если б ты ее видела…

– Нет уж, я не хочу ее видеть. И слышать ничего не хочу о ней больше. Мне просто было интересно… – Вдруг она бросила на меня взгляд, в котором мелькнуло сострадание. – И ты думаешь, что такая женщина принесет тебе счастье?

– Ты все время называешь ее женщиной, а она совсем молоденькая девушка.

– Еще хуже. Ох, какой же ты дурак!

– Мод, все не так, как ты думаешь, совсем не так. Право же, тебе не следует рассуждать об этом. Как ты можешь знать? И потом, что бы ни случилось – теперь мне все равно. Я уже решил.

И тут она сникла. Неописуемая печаль и усталость были в ее фигуре. Голова склонилась вниз и набок – так выглядит в петле тело повешенного. Я уставился в пол, не в силах видеть ее страдание.

Так мы сидели, не глядя друг на друга, несколько минут. Только услышав всхлипывания, я поднял глаза и увидел ее вздрагивающее, искаженное болью лицо. Она вытянула перед собой руки, упала головой на стол, прижавшись к нему лицом. Я встал над ней, положил руки на дрожащие плечи. Мне надо было сказать хоть что-нибудь, но слова застревали у меня в горле. Не зная, что делать, я гладил ее волосы. Это была унылая, отстраненная ласка, так гладят голову неведомого раненого животного, наткнувшись на него в темноте.

– Ну будет, будет, – старался я успокоить ее, – слезами не поможешь…

Рыдания усилились. Я понимал, что говорю не то, что говорю неправду, но и себе я ничем не мог помочь. Что бы она ни сделала, даже если бы она решила покончить с собой, я ничего не мог изменить. Я ждал этих слез, знал, что они прольются. И почти наверняка знал и то, что буду стоять над ней, гладить ее волосы и говорить неправду. А мысли мои были об одном: если она прекратит это и отправится в постель, я смогу закончить письмо. Смогу добавить постскриптум о том, что рана нанесена. И с радостью пополам с грустью смогу написать: «Все кончено».