Эльчин Сафарли - Легенды Босфора.

Сложила из кусочков воображения пазл собственного мира. В нем живут ее маленькое сердечко и большая душа. Именно живут, а не прячутся.

Она создала жизнь там, где все цветет. В реальности присутствует лишь оболочка Гюльсюм. «В своем мире я не плачу, не грущу. И он совсем близко: закрываю глаза, оказываюсь там…» В мире бабочки нет ночи, холода, грома, молний. Нет брошенных, отверженных, обделенных. Нет слез, боли, злости. На каждого приходится одна настоящая любовь. В обязательном порядке… Там у нее есть домик в заповедном лесу — с карамельными стенами, окнами из фруктовых леденцов, крышей из лепестков фиолетовых тюльпанов. Живет бабочка в окружении болтливых троллей, неуклюжих великанов, карликовых мишек-толстопузов. «А деревья в моем лесу не простые — вечно зеленые, без корней. Они ходят большими шагами, сотрясая шоколадную землю»…

Гюльсюм злится, если кто-то отказывается верить в существование волшебных миров. Поэтому и перестала рассказывать кому-либо о чудесах. «Нусрет говорит, что надо жить настоящим, а сказки — удел книжек. Что значит жить в настоящем? Почему взрослые сажают себя в клетки? Зачем взрослые смотрят пустые сны?» Задумываюсь. Мне не пришлось искать свою сказку в другом мире — я разыскал ее в реальности. Гюльсюм — тоже героиня этой сказки. Конечно, случаются дни, когда вера в сказку меркнет. В такие дни мое состояние отражает коротенький диалог из «Амели», где очаровашка Одри на вопрос соседки: «Вы верите в чудеса?» — отвечает: «Не сегодня…»

Гюльсюм боится вырасти: «Когда дети становятся взрослыми, сказки заканчиваются». Я стараюсь переубедить бабочку. «Не всегда, малышка. Есть взрослые, которые не покидают своих детских сказок. Вот хотя бы я, Зейнеп… И ты не потеряешь свою сказку, раз она родилась в твоей душе. И не важно, в каком ты будешь мире — в своем или реальном. Для сказок не существует преград».

Мы проходим мимо стенда с киноафишами — бабочка пристально рассматривает рекламный плакат «Золотого компаса». Только вчера на него ходили. Украдкой вздыхает: «Знаешь, мне так хочется найти боевого медведя Йорека Бирнинсона, вместе мы бы победили зло… Отыскали бы мам брошенных детей… Ты не знаешь, из Стамбула на Северный полюс летят самолеты?»

Очищаю бархатисто-душистые плоды от кожуры. По столу разбросаны желтые спирали, наполняющие кухню тонким осенним ароматом. Прабабушка Пярзад называла айву «золотым яблоком». «В мои времена беременные женщины спали на подушках из сушеной айвовой кожуры. И дети рождались здоровые, без патологий. А вот греки в античные времена считали айву символом любви. Перед свадьбой невеста обязательно съедала айвовую дольку, чтобы брак был долговечным… Это сейчас молодежь воротит нос от айвы, мол, она крепкая, безвкусная. Едят экзотическую ерунду — всякие бананы, киви…» В дымке воспоминаний разрезаю очищенные плоды на четыре части. Вырезаю сердцевину. Нарезаю кубиками. Достаю из шкафа пакет с сахарным песком, мешочек с молотой корицей, баночку с лимонной кислотой. Пора готовить сироп. В течение двух часов в нем нужно варить нежно-желтые кубики…

Сегодня проснулся рано, поспешил на базар: айву нужно покупать с восьми до десяти утра. В этот период у нее обостряется аромат — так легко определить свежесть. Если аромат вялый, плод легко протыкается ногтем, значит, айва лежалая. Если аромат яркий — фрукты свежие. Купил десять килограммов «золотых яблок». Сварю айвового варенья, его обожает Гюльсюм. Готовлю много, чтобы досталось и остальным ребятам приюта…

Зейнеп к варенью равнодушна, да и айву не любит ни в каком виде. Пярзад говорила: «У айвы сложный характер. Нужно ею восхищаться. Только тогда не утратит вкус при готовке, сохранит душистость…» Поэтому, зная отношение любимой к айве, я решил лично заняться сладким…

Полупустая столовая приюта. Здесь еще пахнет чечевичным супом, которым кормили в обед. Откуда-то доносится стеклянный стук. Видимо, моют посуду. Гюльсюм сидит напротив меня. Рядом с ней, как всегда, книжка — на этот раз «Приключения Эмиля из Леннеберги» Линдгрен. С наслаждением облизывает пиалу с остатками варенья. Запивает чаем. Наблюдаю за ней. «Тебе еще положить?» Вертит головой. «Нет, завтра поем. Надо экономить, чтобы надолго хватило…» Мне смешно от ее серьезности. «Еще сварю, не волнуйся…» Она отставляет пиалу. Несколько минут смотрит на меня, затем задает вопрос: «Мне тебя как называть — братом или… папой? Как-то неуважительно обращаться к тебе по имени…» Смущаюсь. Не знаю, что ответить. «М-м-м… Тебе еще чаю принести? Заодно и я с тобой попью…»