Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

Тем временем впервые с момента прибытия в Индию я переступил порог магазина, чтобы купить что-нибудь моим родителям. Войдя в благовонную полутьму, наполненную шелестом ярчайших тканей, я подумал о двух очень далеко отстоящих друг от друга кроватях в спальне родителей и засомневался — есть ли в этой спальне что-нибудь яркое, не говоря уже о вызывающе кричащем. И я купил два красиво раскрашенных отрезка ткани, которые, по моему разумению, могли бы украсить родительскую спальню — мне показалось, что из этого выйдут отличные покрывала на кровать. Мне это понравилось, и я собрался купить еще что-нибудь, поскольку все стоило восхитительно дешево, но внезапно я понял, что не хочу больше в одиночку бродить по городу, и решил вернуться в отель и присоединиться к Лазару и его жене — может быть, и она поблагодарит меня за испытанную ею радость прошедшего дня, которой обязана мне. Но, вернувшись, нашел, что они, похоже, легли уже спать, поскольку ни единого звука не доносилось из их комнаты и ни единого луча света не вырывалось наружу. Ничего не оставалось, как самому отправиться в постель, и, подобно тому, как это было прошлой ночью в Бодхгае, всю ночь я ворочался и вертелся, не в силах заснуть, хотя обычно засыпал, едва коснувшись подушки.

Мы прилетели в Рим после полудня и, конечно, упустили рейс «Эль-Аль», самолеты которой вылетают точно по расписанию, составленному так, чтобы самолет приземлился в Израиле до наступления Шаббата . Теперь мы должны были ждать до воскресенья, но Лазар еще не сдался в своем намерении добраться в Израиль к моменту предстоящей важной встречи. И мы поселились в большом старомодном отеле на улице Коронари не раньше, чем он отправился в сражение, к вящему неудовольствию его жены, чтобы добыть недорогой билет на самолет, который доставил бы его в Израиль не позднее завтрашнего дня. Когда вечером я вернулся в отель, вдоволь набродившись по древнеримскому Форуму и вокруг Колизея, я застал эту парочку в вестибюле отеля; на ее лице лежала печать огорчения. Выяснилось, что, невзирая на свой возраст, Лазару сопутствовал успех и он сумел затесаться в дешевую студенческую группу, которая улетала завтра днем, а прилетала в Тель-Авив через Афины поздно вечером в субботу. В восторге от собственной гениальности, он старался сейчас успокоить жену, которая рассматривала все это, как тщеславие и каприз человека, убежденного в своей исключительности. В середине следующего дня мы с ним распрощались. В нем чувствовалось напряжение пополам с легкой насмешкой над женой, которая, к моему удивлению, казалась искренне огорченной, как будто ей предстояло не расставание на двадцать четыре часа, а разлука на века. И хотя я стоял рядом с ним, он обнял ее и принялся целовать снова и снова, улыбаясь при этом так, словно втайне радовался гневу, обуревавшему ее, который она не в состоянии была скрыть. Затем он повернулся ко мне, как если бы я был членом семьи, и сказал:

— Берегите ее. До завтрашнего вечера.

Я заметил, что эти невинные слова, сказанные полушутливым тоном, еще больше усилили ее гнев. Она вся напряглась, освободилась от его объятий, слегка шлепнув его, и сказала:

— Ну, ладно, иди. Иди уже, береги себя и позвони тотчас же, как прилетишь.

В эту минуту в моей душе всколыхнулся гнев против этой дамы средних лет, бывшей лишь девятью годами моложе моей матери, и при этом казавшейся не в силах даже на короткий срок разорвать узы, связывавшие ее с собственным мужем. Однако, когда он ушел, и еще до того, как у меня появился шанс сказать что-нибудь подходящее к случаю, ее глаза снова блеснули улыбкой, как если бы ее гордость не позволяла ей выглядеть подавленной в моем присутствии. Она спросила, есть ли у меня какие-либо планы, и когда я заколебался с ответом, она сказала, не буду ли я столь добр, чтобы немного побыть с Эйнат, потому что ей совершенно необходимо попасть в парикмахерскую, так как в понедельник, по возвращении в Тель-Авив, она прямиком отправится в свою контору, и прическа совершенно необходима. На мгновение я даже потерял дар речи. Я превратился в сиделку на целый день в Нью-Дели, а теперь у нее хватает нахальства ожидать, что я снова соглашусь засесть в отеле, как если бы я и на самом деле был их наемной обслугой, — и это при том, что до сих пор ни единого слова не было произнесено насчет оплаты за мое участие в путешествии.

Ее уверенность, что в понедельник она окажется на работе, снова вернула меня к образу самоуверенной женщины в коротком черном платье и в туфлях на высоком каблуке, которая с таким апломбом встретила меня в своей конторе, приведя в ярость. А кто, скажите на милость, будет присматривать за Эйнат в этот понедельник? кто будет сопровождать ее, когда она отправится в больницу, чтобы провести тесты, которые ей совершенно необходимы? Они что, собирались превратить меня в их семейного врача, а заодно и в сиделку? Но прежде чем я успел открыть рот, я увидел, что мое молчание было расценено ею, как согласие, и она устремилась вперед, исчезнув за углом, как если бы она точно знала, куда идти. Волей-неволей мне пришлось вернуться к себе в номер и снова взяться за книгу, потеряв всякий интерес к разговорам с Эйнат. Затем я легонько постучал в ее дверь, но никто мне не ответил. Я постучал снова и позвал ее по имени. Но с другой стороны двери ответом мне была тишина, и впервые с момента нашей встречи я по-настоящему впал в панику. Я понесся вниз, в вестибюль, к дежурному администратору и, объяснив ему мою связь с семейством Лазаров, попросил открыть дверь номера. Сначала я получил отказ, но я продолжал настаивать и действительно смог с помощью врачебного удостоверения личности заразить всех моей тревогой. Но когда коридорный с помощью хозяйского ключа попробовал открыть дверь, оказалось, что она заперта изнутри, там же в замке оставлен ключ, так что сделать снаружи ничего нельзя. Мы барабанили в нее изо всех сил. Никакого ответа. Я пытался уверить себя, что состояние Эйнат после переливания крови улучшилось настолько, что я уже подумывал о том, чтобы дать ей целую таблетку мочегонного, чтобы стимулировать функции почек, поскольку у меня вызывало беспокойство небольшое количество мочи, выделявшееся Эйнат. Но итальянцы продолжали паниковать, продолжая оживленно говорить по-итальянски исключительно между собой. В конце концов решение было найдено. Другой юный коридорный, родом, похоже, из Северной Африки, был выбран для предстоящей миссии, и немедленно, из смежной комнаты он с обезьяньей ловкостью перебрался в соседний номер через окно. Когда он открыл дверь и впустил нас, мы нашли Эйнат спящей провальным сном — после множества бессонных ночей она в конце концов сумела погрузиться в сон без остатка.