Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

Когда мы покинули рано утром на станции Гая наш поезд, распрощавшись с двумя индийцами, снова вручившими нам свои визитные карточки, еще раз напомнив, что мы всегда сможем найти их в Калькутте, мы почувствовали, что заключительная часть нашего путешествия прошла достаточно комфортабельно, и поздравили сами себя с той легкостью, с которой мы достигли точки, казавшейся нам такой далекой, когда мы рассматривали ее на карте, лежавшей на столике в гостиной Лазаров.

— Итак, это и есть Гая. Что за дыра… — пробормотал Лазар, пока мы, стоя возле станции, созерцали странную, абсолютно не свойственную Индии, пустоту вокруг нас.

Все, что мы могли увидеть, это невысокие желтые холмы и землю, покрытую сухой и твердой коркой. Еще не проснувшийся носильщик, появившийся перед нами, нехотя приблизился к нам, но когда он услышал, куда мы хотим попасть, он вернулся обратно и передал нас в более энергичные руки своего приятеля, который и доставил нас к больнице, оказавшейся просто трехэтажной небольшой постройкой, обмазанной бледно-коричневой глиной.

— Вы идите вовнутрь, а я подожду вас снаружи около багажа, — сказал я Лазару. — И не говорите им, что вы привезли с собою врача, иначе вы заставите весь персонал нервничать.

Лазар бросил на меня проницательный взгляд и сказал:

— Вы правы. Совершенно правы. Очень правильная мысль.

А я, увидев лицо его жены, бледное, усталое и злое, безо всякого макияжа, в темных очках, скрывавших ее неулыбчивые глаза, я сказал:

— Не пугайтесь, если она пожелтела и даже позеленела. Это гепатит, и цвет не говорит о степени опасности.

Они благодарно кивнули и вошли внутрь. Я опустился на землю возле разрушенного фонтана, вытянулся возле одного из чемоданов и приготовился к долгому ожиданию. «Ладно, — подумал я, — в конце концов можно считать, что я просто дежурю. Жаль только, что некому отметить время моего дежурства».

Спустя пятнадцать минут они вышли из больницы в состоянии крайнего возбуждения. Оказалось, что дочери их здесь нет, потому что неделей раньше она была переведена в Бодхгаю, в десяти милях от Гаи, ибо не было больше причин держать ее в тамошней больнице, поскольку состояние ее улучшилось, а может быть, потому, что здесь, в Гае, местные врачи исчерпали свои возможности.

Охваченные паникой, Лазары наняли авторикшу, и мы поспешили в Бодхгаю по проселочной дороге, змеившейся среди зеленеющих полей. Легкий ветерок обвевал наши лица все это время; а над безмолвным горизонтом, огромное индийское солнце цвета желтка все стояло и стояло, упрямо отказываясь заходить.

Примерно через полчаса мы добрались до Бодхгаи, которая оказалась уютным прибежищем для верующих, в Бодхгаю, полную зелени, с пыльной дорогой, ведущей от одного буддистского монастыря к другому. Похоже, что мы были единственными европейцами здесь. Ни туристов, ни пилигримов мы не заметили. Безо всякого труда мы нашли и нужный нам монастырь; вход в него был образован зелеными растениями, обвивавшими большую дверь. Несколько таиландских монахов поджидали нас, поскольку телеграмма, посланная в больницу из Израиля, гарантировала им, что их пациентка — вовсе не аноним и что кто-нибудь обязательно и в самом скором времени явится за ней. Я снова остановился во дворе и заявил, что останусь снаружи с багажом все то время, которое Лазары проведут внутри, но жена Лазара настояла на том, чтобы на этот раз я пошел вместе с ними, поскольку она не может встретиться со своей больной дочерью без врача, который был бы рядом. А потому мы вошли со всем своим багажом, ибо Лазар отказывался расстаться с ним даже в буддистском монастыре, и нас повели бесчисленными коридорами, украшенными статуэтками богов, в сумрачный зал ожидания, заваленный огромными рюкзаками и свернутыми спальными мешками. Две молодые японки, сидевшие возле газовой плиты и пившие чай, поднялись на ноги, стоило нам войти в комнату, и отошли в угол, где и остались, вежливо и почтительно склонив головы. Больная — коротко остриженная блондинка, изнуренная болезнью, лежала, свернувшись, в позе зародыша на спальном мешке, укрытая серой простыней; над ней свисала противомоскитная сетка. Ее кожа была сухой и зеленой, подобно листве; на правой ноге видна была грязная повязка.

Ее родители подошли и опустились рядом с ней на колени; переговариваясь тихими голосами, они касались ее рук, щек, пытались шутить, стараясь при этом не целовать ее. Жена Лазара пробовала вновь пустить в дело свою ослепительную улыбку — обычно это получалось у нее автоматически, но в данных обстоятельствах ее приветственная улыбка выглядела, как непонятная гримаса. Девушка лежала не двигаясь и не произнося ни слова, и в какой-то момент казалась рассерженной на родителей то ли за то, что они появились здесь слишком поздно, то ли за то, что они вообще появились. Я перехватил умоляющие взгляды Лазара и его жены, молча повернувшихся в мою сторону, взгляды, приглашавшие меня, врача, подойти к ним. Что я и сделал — подошел и наклонился над больной. Ее отец представил меня по полной форме, и девушка, повернула ко мне свое бледное зеленое лицо, которое, как я сразу отметил, было чистым и очень симпатичным. Несмотря на то, что я был для нее абсолютно незнакомым человеком, она постаралась улыбнуться мне, чего не дождались от нее родители. И зеленые всполохи в ее глазах напомнили мне другие глаза. Но не глаза ее отца или матери, а ее бабушки, той дамы, которая не так уж давно сидела в гостиной Лазаров, ожидая, по их словам, пока появлюсь я.