Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

Я не сердился на Микаэлу за то, что она продала машину, чтобы оплатить свой отъезд, поскольку иного пути сделать это не было; а кроме того, мои родители подарили эту машину мне взамен мотоцикла, так что юридически это было нашим общим имуществом, как и все остальное, чем мы владели. Ее предложение потратить часть вырученных денег мне на мотоцикл также показалось мне справедливым; более того, эта идея мне понравилась, хотя я и знал, что, увидев меня на мотоцикле снова, родители мои страшно огорчатся; кстати, их продолжительное отсутствие дома в такой день всерьез меня обеспокоило. Когда я услышал снова в автоответчике взволнованный голос отца, я из осторожности не сказал ни слова, чтобы не встревожить их двумя сообщениями подряд. И я беззвучно опустил трубку на рычаг, надвинул свой черный шлем, который, пролежав в кладовке более полутора лет, пропитался горьким запахом плесени, принесенной ветром с недалекого побережья.

В зеркале я увидел себя таким, каким был прежде — молодым и беззаботным. Не усложнит ли мотоцикл мою жизнь и ту битву, которую я начинаю сегодня с окружающим меня миром? Естественно, я не мог ожидать, что зрелая женщина наденет, подобно Микаэле, мотоциклетный шлем и, держась за меня, отправится на заднем сиденье навестить моих родителей в Иерусалиме. Но я допускал, что однажды, жарким летним днем, когда улицы забиты транспортом, а припарковаться негде, она согласится, подняв ворот куртки, сесть сзади, чтобы вовремя попасть в кино. Простая мысль об этом наполнила меня страстным желанием увидеть ее, пусть даже сейчас был не жаркий летний, а очень даже зимний, и к тому же дождливый, день. Выносить бремя одиночества в пустой квартире я был более не в силах, а потому взял старый зонтик, который старая леди забыла в углу вместе со шваброй и веником, и вышел…

Несомненно, этот большой черный зонт принадлежал не маленькой изящной пожилой даме, а ее мужу, и я рад был убедиться, что, несмотря на годы, проведенные в бездействии, он легко открывался и вполне надежно защищал меня от дождя. И я продолжил свою пешую прогулку, с улыбкой на лице, вспоминая, что индийцы никогда не расстаются со своими зонтиками, будь то под солнцем или в дождь, днем, ею порою даже вечером, как если бы черная полусфера у них над головой обеспечивала им не только физическую защиту от сил природы, но равным образом и защиту духовную. Я, разумеется, тоже почувствовал на себе все это, когда наконец, совершенно сухой, добрался до офиса Дори, который в этот наступивший уже вечерний час был буквально наводнен посетителями.

Все окна в кабинетах ее коллег были ярко освещены; едва ли не два десятка людей дожидались своей очереди в приемной. Я должен был ждать, пока одна из трех секретарш не открыла дверь ее кабинета, чтобы ввести туда двух клиентов, которые сидели поодаль от других в углу приемной; в этот момент, показавшись на миг в дверях, я спросил ее голосом домашнего врача, как она сейчас себя чувствует. Даже если она была удивлена и сконфужена неожиданным моим появлением, она приподнялась и приветствовала меня своей автоматической улыбкой, как если бы я был одним из здешних клерков. Седовласый господин в элегантном костюме, выглядевший, как адвокат, подвинул свое кресло к ней поближе, очевидно для того, чтобы уравнять свою позицию с двумя клиентами, которых впустила секретарша, — похоже, что там намечался какой-то компромисс.

Она использовала образовавшуюся паузу, чтобы выйти ко мне, уверенная, что я не стану пытаться сейчас втянуть ее в какую- нибудь долгую дискуссию. Она была вся в черном, как это уже случалось еще до того, как Лазар умер. Но в этот раз я едва узнал ее в черном свитере с большим воротом и слишком узкой юбке, обрисовавшей живот, выпиравший настолько некрасиво, что даже длинные ее ноги в туфлях на высоком каблуке не могли этого скрыть. Чувствовала ли она себя лучше на самом деле? — спросил я себя. Или, быть может, ей никогда и не было плохо? Но прошлой ночью я ощущал жар ее тела каждой клеточкой своего.

Похоже, она не собиралась представлять меня ни кому-либо из своих коллег, явно недоумевавших, кто я такой, ни незнакомой мне секретарше, пытавшейся преградить мне дорогу, не в силах решить, нужна ли мне Дори или кто-то из других партнеров. Я и сам не собирался затевать долгих разговоров, желая лишь сообщить самые важные новости — что Микаэла все знает, что она отбывает за границу, и что вскоре я смогу всецело посвятить себя ей, до тех пор, пока… кто знает? Я не исключил даже возможности брака. Но что было совершенно невозможно — это подобный разговор в присутствии незнакомых людей, так что я свел свою роль к обязанностям преданного врача, озабоченного состоянием его пациента и заглянувшего в контору на пути с работы домой, чтобы узнать, подействовали ли предписанные ей лекарства.