Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

Теперь я вижу все это с абсолютной ясностью, ясностью, которую лишь подчеркивала тишина и покой пустыни. Мы были совсем одни на пляже в тот душный летний вечер. Я был взволнован новостями, но вместе с тем чувствовал какую-то печаль. Решение Микаэлы скрыть от меня свою беременность показалось мне более благородным, чем то, что я утаил от нее мою страстную увлеченность, шансы которой воплотиться в жизнь, в свете того, что я сейчас узнал, становились еще более туманными. А кроме того, я почувствовал, что со своей стороны тоже должен сделать некий благородный жест во имя ребенка, а потому я наклонился и поцеловал Микаэлу в твердый и плоский живот. Я лизнул ее пупок, а потом, удостоверившись, что поблизости никого нет, спустил наполовину ее бикини и дотронулся языком до того места, откуда в положенный срок появится младенец. Но кожа Микаэлы настолько пропиталась солями Мертвого моря, что я обжег себе язык; кроме того, зная ее любовную неуемность, я не хотел возбуждать ее прежде, чем мы поужинаем. А потому я только спросил ее, улыбаясь:

— Ну, а что ты думаешь об ее имени? Давай назовем ее Айелет, поскольку мы зачали ее на свадьбе у Эйаля.

Но у Микаэлы уже было наготове другое имя, более значимое и, можно сказать, неотразимое, исполненное для нее внутреннего смысла. Шива, разрушительница, кроме того, что на иврите Шива означает „Возвращение“. Так что это было имя, связанное с персонажем, соединившим нас не только в техническом, так сказать, смысле, но и глубочайшем духовном, а именно, с Эйнат, чей подарок Микаэла захватила с собой на Мертвое море, очевидно, чтобы получить поддержку во время медового месяца.

Я нашел Эйнат, стоявшую грустно и как-то отрешенно возле родителей с подарком, завернутым в красивую бумагу, лишь после того, как церемония была завершена, и я, в поисках ее отца, начал протискиваться через густую толпу гостей, чтобы узнать, что именно он собирался мне сообщить.

Дори я обнаружил в окружении отцовских друзей, стоявших с полными снеди тарелками в руках. Сама она еще ничего не ела, но одну за другой курила свои тонкие сигареты, сдавленная людьми со всех сторон, и тем не менее я видел, что глаза ее мерцали и искрились. Я дружески обнял Эйнат, и она мне ответила тем же, но тут же, смутившись, спросила о Микаэле, поскольку хотела собственноручно вручить ей подарок, предупредив меня:

— Этот — не для тебя, а лично для нее.

Я поднял руки, сдаваясь:

— Хорошо, хорошо. Это для нее. — И добавил тоном ворчливого дядюшки: — Но почему ты ничего не ешь? — И мне самому понравилась эта роль обиженного хозяина. — Хочешь, я принесу тебе что-нибудь?

Но Эйнат отклонила мою помощь:

— Нет, нет. Этого абсолютно не нужно. Ты уже достаточно позаботился обо мне. Я что-нибудь возьму сама. Все выглядит так вкусно…

И действительно, отовсюду раздавались похвалы по поводу выбора блюд и обслуживания. Лазар снова и снова штурмовал буфет, возвращаясь с переполненной тарелкой, на которой каждый раз можно было разглядеть ростбиф, пришедшийся ему особенно по вкусу, в то время как доктор Накаш и его жена, проголодавшись, просто не отходили от буфета, предпочитая быть в первых рядах, когда официанты подносили новое блюдо, доставлявшееся прямо из кухни. Даже мой отец, всегда такой застенчивый, не обращая внимания на друзей и родственников, окружавших его, извинился, отправился к раздаче и поблагодарил шеф-повара за отличный стол, не скрывая, что готов поддаться новым соблазнам. Ближе к концу свадьбы, когда холл начал потихоньку пустеть, Микаэла, которая до этой минуты ничего не попробовала, также поддалась позывам голодного желудка и уселась вместе со своими родителями и их представительными гостями в углу, то и дело посылая своего младшего брата наполнять тарелки еще остававшимися яствами. Моя мать, решительно отказавшаяся от пищи, чтобы иметь больше возможности проявить персональное внимание к гостям, не держала в руках даже маленькой тарелки. Но моя зоркая моложавая тетушка из Глазго не забывала о своей старшей сестре и каждый раз, просачиваясь сквозь толпу, подносила ей на вилке, „что-то особенное“, от чего матери неудобно было отказаться. Кончилось это, тем, что и ее голос присоединился к хвалебному хору.

Похоже было, что только мы с Дори по-настоящему не ели ничего. Наверное, она была голодна, но гордость не позволяла ей наряду с другими толкаться возле буфета. И через какое-то время Лазар, обратив на это внимание во время одного из своих рейдов, донес до нее большое блюдо со всевозможной едой. Она так хотела есть, что вилка выскользнула у нее из пальцев и упала на пол, и она осталась стоять так, с полной тарелкой в руках, ожидая, что кто-нибудь принесет ей другую вилку, но дождалась лишь того, что один из официантов, пробегавших по залу, и решивший, что она уже поела, выхватил тарелку из ее рук и унес в посудомойку. Сам я даже не попытался подойти к буфету и не остановил ни одного из официантов, которые на огромных подносах разносили разнообразные закуски, один вид которых вызывал у меня приступ тошноты. Вместо этого я наблюдал за своими родными и друзьями, отдававшими должное обильному угощению. Внутри меня бурлила искренняя радость, накатывавшая волна за волной, это была радость за моих родителей, не перестававших наслаждаться встречей со своими обожаемыми родственниками, особенно, с приехавшими из Британии, собственная моя радость за старых моих друзей, сопровождавших меня под хупу, и, разумеется, радость за Микаэлу, выглядевшую ослепительно красивой. Ну и, конечно же, это была радость, вызванная присутствием женщины, которую я любил и которая в эту минуту, стояла, держась ровно, разве что чуть покачиваясь на высоких своих каблуках и бросая на меня через весь зал улыбчивые взгляды.