Алексей Моторов - Юные годы медбрата Паровозова

Потом они выдохлись. Посмотрели на меня с некоторым осуждением и жалостью, как на инвалида, который стал таковым по своей вине.

– Да… – сказала негромко одна тетка другой, – представляю, что из него вырастет! Женится – будет за каждую копейку отчет требовать!

А я, когда засыпал, подумал, слава богу, они меня не спросили, сколько стоит бутылка “Экстры” и пачка “Столичных”. Цены на эти виды товаров мне тоже были прекрасно известны.

Так вот, возвращаясь в очередной раз из поликлиники, немного уставший, но верный своим детским привычкам, я потолкался в ГУМе, в магазине “Подарки”, пора уж было двигать дальше. И тогда я решил купить газету, чтобы в пути не скучать. Перешел на другую сторону улицы Горького, где недалеко от Центрального телеграфа стоял киоск.

Как всегда, днем никаких стоящих газет уже не было. Поэтому я взял “Московские новости”. Это издание всегда было самым пустым и дурацким. Выпускалось для иностранцев на нескольких языках и являлось чистой пропагандой. Существовал и русскоязычный вариант, но его и вовсе никто не читал. Когда я подошел к киоску, выяснилось, что, кроме “Московских новостей” и журнала “Садоводство”, все разобрали.

“Садоводство” читать как-то совсем не хотелось, я бросил гривенник, подхватил газету и зашагал к метро. И когда в вагоне я ее развернул, то почти сразу наткнулся на эту статью. Она была написана каким-то историком Афанасьевым и посвящена фальсификации истории в нашей стране. Оказывается, освещение истории Октября, истории КПСС долгие годы было никуда не годным, пресловутому “Краткому курсу” и вовсе досталось на орехи, а тексты Ленина, как выяснилось, зачастую подавались предвзято.

Вот это да! Я поднял голову. Пассажиры, ничего не подозревая, ехали по своим делам, многие клевали носом, вагон раскачивался, была середина января.

В апреле мы переехали. У меня имелось наследство, однокомнатная квартира на Коломенской. У наследства была своя история.

Если выйти из Троицкой башни Кремля, пройти Троицким мостом вниз до Кутафьей башни и там, не останавливаясь, топать по Воздвиженке до первого переулка, на углу будет стоять старинный дом с ротондой. Вот в нем и жили бабушка Аня и дедушка Никита.

Дом этот был построен в конце восемнадцатого века для графа Алексея Разумовского, гетманского сына, но уже через несколько лет его купил сам Николай Петрович Шереметев.

Сейчас Николая Петровича вспоминают в основном в связи с тем, что он женился по любви, причем на своей крепостной. Хотя графа Шереметева можно было бы вспомнить и не только поэтому.

Николай Петрович Шереметев являлся, безусловно, весьма прогрессивным графом, щедрым меценатом и необычной личностью. Он был несметно богат – одних крепостных двести тысяч душ, – имел хорошее образование, слыл человеком со вкусом, к тому же прекрасно играл на виолончели. Им был основан знаменитый театр, где его крестьян, вместо того чтобы сечь на конюшне, учили актерскому мастерству, танцам, пению и иностранным языкам.

А что касается отношений графа и крепостной актрисы Прасковьи Жемчуговой, так это тоже тема интересная, наверное, самая романтическая история того времени. Тем более что счастье их было недолгим. Прасковья умерла через три недели после рождения наследника.

Граф пережил ее на шесть лет. Следуя своим представлениям и принципам, он построил в Москве, в память о любимой жене, странноприимный дом, а попросту богадельню. В советское время там разместился знаменитый институт Склифосовского.

Хоронили Николая Петровича Шереметева, самого богатого человека России, в простом сосновом гробу. В своем завещании он повелел деньги, сэкономленные на похоронах, раздать нищим. Не зря все считали его чудаком.

Бабушкин отец, мой прадед, служил камердинером у последнего графа Шереметева, причем был приставлен к тому с детства. И за то получил большую квартиру в доме, где помимо него жили управляющие графскими имениями, лесничие, казначеи и прочий персонал.

При советской власти дом стали нещадно уплотнять. От огромной квартиры остался угол коммуналки, после войны превратившийся опять хоть и в маленькую, но отдельную квартирку. Почему-то большевики не разграбили этот дом, наверное, просто руки не дошли, а может, скорее потому, что почти сразу облюбовали соседние графские хоромы, где стала проживать высшая номенклатура страны. Там и сейчас от мемориальных досок в глазах рябит.