Миа Коуту - Божьи яды и чертовы снадобья. Неизлечимые судьбы поселка Мгла

— Знаете, доктор, я пойду, а то поздно уже.

— Я провожу вас.

— Не надо. Здесь не принято, чтобы мужчина провожал женщину, разве что виды на нее имеет.

— Я врач, да еще и иностранец.

Мунда упорно отнекивается, но врач берет ее под руку и ведет к дверям. Она делает несколько шагов, но внезапно рука ее выскальзывает из-под его руки, и она отступает в сторону.

— Только учтите: мне ничего не надо…

— Я знаю.

— Я не хочу, чтобы вы дарили мне все эти вещи, которые Деолинде все никак не надоест заказывать.

— Знаю, дона Мунда.

— Если бы моей дочери — да другие мозги, если бы жизнь ее сложилась по-другому, то я бы попросила вас, господин доктор… Ну ладно, что уж теперь говорить…

— Говорите, дона Мунда, не смущайтесь, просите о чем угодно.

— Я бы попросила вас увезти ее, доктор, увезти мою дочь подальше отсюда.

Потому что здесь, считает Мунда, — все равно что на корабле в пожар: не утонешь, так сгоришь.

— Ваша дочь не хочет уезжать из страны.

— Моя дочь сама не знает, чего хочет. Потому она и просит чего-то все время: не знает, чего хочет…

Кто все время чего-то просит, ничего по-настоящему не хочет — так думает Мунда о дочери и обо всех, кто постоянно клянчит.

— Меня еще один вопрос тревожит, дона Мунда.

— О чем вы хотите спросить, доктор?

— Что это за загадочная оказия, которая доставляет письма от Деолинды? Кто эти люди, которых никто никогда не видел?

— Все бы вам знать, доктор. Просто родственники. Вы ж понимаете: мы тут в Африке все друг другу родня.

Она отводит глаза и, видимо, судорожно пытается придумать отмазку. Сидониу понимает: больше ничего не добьешься. Они прощаются. Врач никогда не позволял себе большего, чем рукопожатие: дона Мунда — будущая теща. Поэтому он удивляется, когда она, усмехнувшись, говорит:

— Можете попрощаться со мной, как попрощались бы с Деолиндой.

Врач, не сразу опомнившись от удивления, целует ее в щеку.

— Борода у вас колючая.

Он проводит рукой по подбородку, смутившись, как будто колючая борода — это крайне неучтиво.

— А что, доктор, Деолинда тоже жалуется?

Она уходит, и врачу кажется, что бедра ее чуть заметно, но вызывающе покачиваются. Он оборачивается и зовет ее:

— Дона Мунда!

Она возвращается, зрачки ее трепещут, будто в них колотится сердце.

— Что такое, доктор?!?!

— Насчет лекарства… Положитесь на меня.

Женщина бросается было целовать врачу руки, но, не решившись, поднимает голову. Они стоят, держась за руки, в ее глазах бесконечная благодарность:

— Благослови вас боже, доктор.

— Будет, дона Мунда, на нас же смотрят…

— Разрешите отблагодарить вас за доброту. Я могла бы, например, стирать вам белье.

— Мне его стирают в пансионе.

— Тогда я могла бы помогать вам в палатках, с этими больными, ну, которые сейчас появились.

— Не стоит, Мунда, вашему мужу это не понравится.

Речь идет об импровизированном лазарете на заднем дворе медпункта. В нескольких палатках лежат солдаты — жертвы странной эпидемии, превратившей их в малохоликов. Для врача — это полевой госпиталь, царство гигиены и асептики. Для жителей поселка лазарет — обиталище злых духов, нечистое место.

— Вы куда?

Уважайму встает в дверях пансиона, не давая врачу выйти. Сидониу быстро ставит на пол портфель, как будто спешит избавиться от опасной улики. Чиновник инквизиторским тоном вопрошает:

— Опять к механику?

Администратору все ясно: иностранец слишком много времени тратит на этих Одиноку. Португалец — единственный врач на весь поселок, эпидемия в разгаре, а у него, Уважайму — профессионального политика, — в разгаре предвыборная кампания.

— Вы хоть понимаете, в каком нелицеприятном виде выставляете меня, моих сторонников…

Однако спохватывается и сворачивает на более дипломатичную тропу: португалец не имеет права бросать на произвол судьбы стольких больных ради одного старика, к тому же неизлечимого.

— Этот Бартоломеу уже одной ногой в могиле стоит.

Позднее врач, пересказывая эту сцену своему пациенту Бартоломеу Одиноку, буквально будит вулкан, извергающий потоки злобы:

— Сам он одной ногой в могиле, этот ваш козел-бюро-крат!

— Спокойнее, поберегите сердце.

— Знаете, я еще устрою, что этот Уважайму захлебнется собственным дерьмом. Вот увидите, что я сделаю.

Он достает из ящика комода флаг Колониальной судоходной компании, разворачивает его и несет к окну. Цепляет бело-зеленое полотнище на телевизионную антенну, а потом отступает на несколько шагов, чтобы хорошенько рассмотреть, как оно развевается на ветру.