Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

— Ты постоянно с ним?

— Да, уже год. Он спортсмен… борец. До него мне все изменяли… я не хочу его потерять… Наверное, там никого нет… тишина…

Момент безумия, внезапная страсть, насаженная на штык страха… её как будто и не было. Они подползли на корточках к выходу и отодвинули щит. В зале повсюду валялась мебель, поставленная на попа стойка бара возвышалась над ними, как средневековая башня, прикрывая вход в убежище. Это их, по-видимому, и спасло.

От «Микадо» осталось одно воспоминание. В песке лежали ножки стульев, кокосовые орехи, миксеры, поломанные столы, битое стекло, бутылки… всё это выглядело как остатки кораблекрушения. На стене были видны тёмно-красные пятна, и у них не было никакого желания устанавливать их происхождение. В мойку из крана текла вода, заливая месиво из кусочков льда, песка, поломанных бамбуковых палок и ещё чего-то… похоже на парик Лолы. Игла продолжала ритмично царапать пластинку, напоминая стихотворение о бессмысленности существования.

— Мы уцелели, — сказал Хаман. — Если и были убитые, они уволокли их с собой.

Игрушечный поезд потерпел крушение в спичечной бамбуковой роще; пролитые рюмки аквавита и кюммерлинга [47]валялись рядом с мигающим семафором; миниатюрный шлагбаум беззвучно поднимался и опускался каждые пять секунд.

«Жоподёры» — гласила надпись губной помадой на зеркале над входом. Это помада Лолы, вдруг понял Виктор. Её платье валялось на полу. Лужи крови впитались в песок, образовав ржавые комки.

— Если не возражаешь, — сказал Хаман и вытащил из кассы горсть купюр, неизвестно каким чудом оставшихся нетронутыми. — Там, где Лола сейчас, вряд ли думают о вечерней выручке.

Плафоны на потолке тоже были разбиты, голые лампы светили ярко и неприятно. У Хамана, разглядел Виктор, на переносице и скулах было множество веснушек. Шрам, похожий на сабельный, шёл от уголка рта к виску, что придавало ему весёлый вид — он чем-то напоминал клоуна.

— Коричневорубашечники, — сказал он и потрогал щёку, как раз в том месте, куда смотрел Виктор. — Два года назад в Тиргартене… ну там, где наши встречаются, ты знаешь… Они прятались в кустах. Я легко отделался — парень, с которым я был, получил пулю в живот. А меня они полоснули ножом и отпустили.

— Мы встретимся ещё?

— Может быть… возьми вот это…

Он протянул визитную карточку. «Г. Хаман, — стояло там. — Филателия и автографы. Кнезебекштрассе 27, Берлин, Шарлоттенбург».

— Я снимаю комнату. Квартирная хозяйка не позволяет пользоваться телефоном. Ты можешь заглянуть ко мне, скажи только, что интересуешься марками… Она уверена, что я помолвлен. «Не пора ли жениться, господин Хаман, — повторяет она каждую неделю, — пора уже вести вашу девушку в ратушу, не забудьте только спросить у неё справку об арийском происхождении, прежде чем давать клятву верности». У меня иногда появляется желание сказать: «Ничего подобного не будет, госпожа Хайнце, меня интересуют только мужчины. Большие и волосатые, маленькие и лысые, худые и толстые, любой подойдёт, был бы хороший огурец между ног». Честно говоря, я бы дорого заплатил, чтобы увидеть её физиономию. Она член их партии, квартальный надзиратель в Volkwohlfahrt. Во всех четырёх окнах флаги — пропустить невозможно. Так что заходи, если надумаешь…

Мы не сделали ничего плохого, подумал Виктор. Ничего грешного. Это не мы уроды. Уродлив мир. Никому мы не причинили вреда, это не мы разгромили «Микадо»… Вот так устроена жизнь: протягивает визитную карточку из бездны, сводит посреди кровавой катастрофы двух юношей… и нельзя определить, что плохо, а что хорошо, и никому не придётся ни за что отвечать, потому что бытие лишено справедливости.

— А ты не интересуешься автографами?

— Поддельными?

— Недорого. Ты хорошо целуешься. Что скажешь, например, об автографе парня, который за всем этим стоит? Самого Адше, нашего любимого вождя?

Из внутреннего кармана пиджака он достал пачку фотографий; на самом верхней был изображён Гитлер у чайного стола со своей любимой овчаркой, в гражданском платье. Автограф гласил: «С лучшими пожеланиями, Адольф Гитлер».

— Возьми любую. На память. Хорошо заработаешь. Партийные фанатики отдадут последнее за подлинную фотографию фюрера… У меня и Геринг есть, в старой лётной форме. И Рифеншталь… она после Олимпиады распоряжается огромными деньгами. То же со Шмелингом; у меня есть его фотография в белых боксёрских перчатках, запачканных кровью. «Спортивный привет от Макса» — и подпись.