Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

— У меня даже фотоаппарата нет. Я купил портрет у букиниста. Очень дёшево. Народ избавляется от портретов Дитрих.

— Это что, запрещено — иметь портрет Дитрих?

— Не напрямую, но с момента её эмиграции это выглядит… скажем так, вызывающе. Во всяком случае, былого спроса нет, и я купил портрет задёшево… Сейчас в моде Сёдербаум и Леандер… все эти шведские звёзды. Ну и кто угодно, главное, чтобы был предан партии. Приятели Геббельса. Карл Раддац и ему подобные типы.

Беседа его заметно успокоила. Он даже оживился.

— Автограф я сделал сам и продал хозяевам «Микадо» — они обожают Марлен! И дёшево продал… для настоящего автографа.

— Но он же не настоящий.

Хаман улыбнулся.

— А какая разница? Автограф сделан идеально. Никто и никогда не отличит его от оригинала.

— Ты хочешь сказать, что продал им подделку?

— Дёшево! Десять марок и клубная карточка. Собственно, меня именно карточка и интересовала. Я не прохожу по возрасту… мне всего девятнадцать.

— Ты их надул!

— Я бы это так не назвал. Я сделал их счастливыми за очень и очень умеренную плату. Лола даже прослезилась. Автограф Марлен!.. Кстати, если ты член клуба, думаю, ты тоже соврал насчёт возраста. Ты не старше меня.

Хаман замолчал и прислушался. Из зала донёсся странный звук, как будто что-то волокли по песчаному полу. Мебель? Или тела убитых? Виктор сделал глубокий вдох и задержал дыхание.

— Фокус в том, чтобы перевернуть подпись вверх ногами, — еле слышно продолжал Хаман. — Ты как бы обманываешь самого себя — перед тобой уже не имя, а просто какая-то загогулина, и ты спокойно её перерисовываешь. Куда труднее копировать известное имя, чем бессмысленную закорючку.

Это логично, подумал Виктор. Лишённую смысла фигуру и в самом деле легче скопировать, чем подпись. Так устроен наш мозг: геометрическое мышление.

— Так это то, чем ты занимаешься? Подделываешь автографы?

— И этим тоже. Надо же как-то крутиться… Меня выгнали из дома, когда узнали, что я… ну, ты знаешь… не такой, как все.

Виктор вдруг обратил внимание, что в зале стало тихо. Музыка прекратилась; слышен был только скрип патефонной иглы, царапающей пластинку. Хаман был совсем близко. Он сжал его кисть ладонями: они были холодные и влажные, будто он только что вынул их из ведра с ледяной водой.

— Ты боишься? — спросил он.

— Что за вопрос? Конечно, боюсь.

— Нет-нет, я имел в виду вообще… тебе не страшно, что будет потом? Куда идёт страна?

— Пожалуйста, говори потише. Немного подождём, а потом попробуем выбраться отсюда.

— Ты же понимаешь, они не успокоятся, пока мы не исчезнем с лица земли… пока они нас не ликвидируют, всех до одного… извращенцев, уранистов, психических гермафродитов… или как там ещё они нас называют.

Они стояли так близко друг к другу, что Виктор чувствовал тепло его кожи. От незнакомца исходил сладковатый запах пота, одеколона для бритья… и ещё какой-то трудноопределимый запах… запах оптимизма, воли к сопротивлению.

Хаман наклонился и поцеловал его. Это было настолько неожиданно, что Виктор даже не успел удивиться. Его никогда до этого не целовал мужчина. Он всегда мечтал об этом, но не решался. Уже два года он постоянно посещал клубы вроде «Микадо», нелегальные бары, работающие под видом певческих или шахматных кружков, — и все два года надеялся, что это когда-нибудь произойдёт. Мужчины флиртовали с ним, более зрелые и опытные пытались познакомиться с ним поближе, но застенчивость не позволяла ему пойти дальше чем рукопожатие, короткая ласка, прикосновение к прикрытому одеждой телу… Язык, этот маленький влажный зверёк, коснулся его дёсен, нёба, уздечки верхней губы, обвился вокруг его собственного языка… очень мягко и очень нежно. Он вдруг представил себе брачные игры аквариумных рыбок. Чувства не переставая телеграфировали ему: Хаман пахнет табаком и простудой, отросшая щетина на бороде трёт ему щёки, как наждачная шкурка трёт грунт на полотне, глухой щелчок, будто столкнулись две фарфоровые чашки, — это их передние зубы коснулись друг друга… Они улыбались, не прерывая поцелуя. Виктор потрогал ягодицы Георга, провёл пальцами вокруг талии, по шву брюк, коснулся гульфика… но тут он почувствовал что-то, какой-то холодок — и они отпустили друг друга.

— Я не могу, — сказал Хаман. Глаза его печально светились в полутьме. — Я здесь не один… и так нельзя, это неблагородно… А может быть, он ранен? Или убит?

Момент прошёл, сейчас казалось вообще невероятным, что между ними пробежала эта искра — только что Виктора сводила с ума нежность, теперь её сменил страх.