Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

— Не больше, чем мы с тобой, Эрланд… к тому же у вас с его сыном общие политические симпатии: он носит обязывающее имя Фидель.

— Не доставай меня, Иоаким…

— И ты меня не доставай! Какое это всё имеет значение? Мы все в одной лодке. И ты мне, кстати, не рассказал — зачем тебе деньги?

Свояк понизил голос, и Иоаким понял, что Жанетт где-то поблизости.

— В другой раз, Иоаким… И кстати, когда завтра зайдёт разговор, имей в виду: это ты меня попросил позаботиться о подделках тестя. Почти вынудил. И ни о каких деньгах даже речи не было… Я просто оказал тебе услугу и послал картины в Стокгольм. Даже понятия не имел, что ты собираешься их продать.

В трубке опять пискнул сигнал SMS. Он догадывался от кого.

— Это звучит по меньшей мере нелепо, Эрланд.

— Вся история нелепа. Откуда мне было знать, как ты распорядишься своим наследством? Я считал, ты хочешь сохранить картины как память о Викторе… что они для тебя представляют, так сказать, ностальгическую ценность… Я ошибался, сказал я Жанетт. Я совершил ужасную ошибку! Я был слишком доверчив. Конечно, я её обманул, я же обещал уничтожить картины, но ты так уговаривал, и я просто не мог отказать… согласен на такую версию, Йокке?

— Согласен…

— Ну вот и хорошо. Гостевая комната в вашем распоряжении, увидимся завтра.

Он нажал кнопку отбоя и открыл сообщение. «Карстен с Фиделем уехали. Что скажешь насчёт минетика у меня дома?» И смайлик в конце.

Он положил телефон на приборную панель. Около деревянного сортира стоял Фидель и дрожал от холода. У него снова возникло неясное видение: Лина, постанывая, усаживается на огромный индейский тотем молодого человека. « Si, — хрипит Фидель с реверберацией, как в студии. — Si, seniora, I like very much! »

В этот северный пасхальный вечер столбик термометра медленно, но верно опускался к нулю. Дождь сменился мокрым снегом — если кто-то подумывал о самоубийстве, более подходящего момента найти было трудно. Иоаким решил подышать, но через две минуты вернулся к машине — его начал бить озноб. Фидель тоже вышел покурить. Хамрелль сидел в водительском кресле и, похоже, возился со стерео. Над северо-западом Сконе сгущалась ночная тьма. На фоне чёрного силуэта леса освещённый салон автомобиля выглядел как только что приземлившаяся летающая тарелка. По дороге на Бурос проехала одинокая машина. Здесь, оказывается, тоже живут люди, подумал Иоаким, живут как умеют, и наверняка куда достойнее, чем я.

Он открыл дверцу и в то же мгновение услышал странный звук, что-то похожее на стон, и тут же понял, что это был стон боли, изданный им самим. Нервы реагируют с различной скоростью, успел он подумать, потому что услышал этот стон боли ещё до того, как эту боль почувствовал. Она мгновенно распространилась от носа на скулы, её пульсирующие импульсы, как электрические щупальца, остановились на долю секунды на шее и медленно затихли между лопатками. Даже звук удара, когда кулак Хамрелля с зажатым в нём забытым мобильником Иоакима встретил его прямо в лицо, немного задержался, появившись одновременно с лёгким хрустом — не сломана ли скуловая кость? И в последнюю очередь взорвалось что-то в затылке — эта красная вспышка стала последним, что он успел заметить, потому что отключился.

Когда он очнулся, сортиров на горизонте уже не было. Хамрелль протягивал ему носовой платок.

— За что?

— Радуйся, что жив остался!

— Ты что, чокнулся?

— Выбирай слова, подонок. И утрись, а то запачкаешь машину.

Иоаким ощутил лакричный вкус крови во рту. Он вытер лицо, насколько сумел, свернул платок в комок и прижал к носу.

— И знаешь, что хуже всего? — с неожиданно театральной высокопарностью воскликнул Хамрелль. — Как ты мог подливать масло в огонь моих низких подозрений? Ты пытался настроить меня против собственного сына! А это был ты! Всё время это был ты!

Карстен покрутил мобильником перед его несчастным носом, и Иоаким не мог не признать, что текст на дисплее носит изрядно компрометирующий его отношения с Линой характер. «Что скажешь насчёт минетика?..»

— Мне очень жаль, Карстен, но…

— Заткнись! Ни слова больше, иначе я и в самом деле выброшу твой труп на лесосеке.

В зеркало Иоаким увидел расплывшуюся в радостной улыбке физиономию Фиделя.

— Que fuerte! — воскликнул Фидель и восхищённо подул на сложенные щепоткой пальцы. — De puta madre, es соmо Hollywood aqui! [158]

За всё время знакомства с Фиделем Иоаким никогда не слышал, чтобы тот произносил такую длинную фразу. Он сказал её немного в нос, почти фальцетом, и, что самое странное, Иоаким понял каждое слово.