Розамунда Пилчер - Цветы под дождем и другие рассказы

— Ох, ну и погодка! Что вам предложить?

Я сказала:

— Здравствуйте, миссис Макларен.

Она, нахмурившись, уставилась на меня из-за прилавка. Я стащила с головы вязаную шапочку и встряхнула волосами, и сразу же радостное выражение узнавания озарило ее лицо. Она широко улыбнулась и всплеснула руками.

— Да ведь это же Лавиния Хантер! Какой приятный сюрприз! Бог мой, до чего ж ты выросла! Когда я видела тебя в последний раз?

— Думаю, лет пять назад.

— Мы скучали по всем вам.

— Мы тоже. Но папа умер, а мама переехала в Глостершир поближе к сестре. Братья колесят по всему миру…

— Какая жалость… Это я о твоем отце. Такой славный был человек. Ну а как ты сама? Чем занимаешься?

— Работаю медсестрой.

— Отличная профессия. В госпитале?

— Нет. Я работала в госпитале, а сейчас ухаживаю за пациентами частным образом, на дому. Меня пригласили в Релкирк на месяц помочь с двумя малышами и новорожденным. Я бы и раньше приехала, но тяжело было вырваться.

— О да, ты наверняка ужасно занята.

— Я… я собираюсь навестить миссис Фаркуэр.

— Ах ты боже мой… — Радостное выражение на лице миссис Макларен сменилось тревогой и печалью. — Бедняжка миссис Фаркуэр! У нее случился удар, и с тех пор она чувствует себя все хуже и хуже. Дом уже не тот, каким был в те времена, когда вы носились тут повсюду. Она одна, лежит в комнате наверху, а при ней две сиделки, ночная и дневная. Мэри и Сэнди Рейки все еще там: Мэри готовит, а Сэнди ухаживает за садом, но Мэри говорит, что едят ее стряпню только сиделки, потому что несчастная миссис Фаркуэр съедает разве что пару ложек детского пюре.

— Мне ужасно жаль… Как вы думаете, может, мне не стоит к ней заходить?

— Почему нет? Может, сегодня ей получше, к тому же кто знает, вдруг она приободрится, увидев в доме веселое молодое лицо?

— А к ней больше никто не приезжает погостить? — Грустно было думать о том, что Старый дом стоит пустой и безлюдный.

— Ну, как бы она сейчас стала принимать гостей? Мэри Рейки сказала мне, что единственный человек, которого хочет видеть миссис Фаркуэр, — ее внук Рори. Она сообщила об этом священнику, и он написал Рори, но тот сейчас Америке, и я даже не знаю, ответил ли он на то письмо.

Рори. Внук миссис Фаркуэр. Что заставило миссис Макларен внезапно упомянуть о нем? Я посмотрела на нее через прилавок, пытаясь заметить искорку в ее глазах. Может, все дело в знаменитой шотландской прозорливости? Однако взгляд миссис Макларен был невинен и открыт. Я напомнила себе, что она вряд ли могла услышать, как заколотилось у меня в груди непослушное сердце при первом же упоминании этого имени. Рори Фаркуэр. Я всегда называла его Рори, хотя на самом деле на галльском языке имя его пишется Р-о-а-р-э-й-д-х.

Я влюбилась в него той памятной теплой весной, когда мне исполнилось шестнадцать, а ему двадцать лет. До этого я ни разу не влюблялась, и это чувство произвело на меня неожиданный эффект: вместо того чтобы стать мечтательной и задумчивой, я вдруг с особой остротой осознала красоту окружающего мира, простых, обыденных вещей. Деревья, листья, цветы, мебель и посуда, огонь, полыхающий в камине, — все казалось мне волшебным в своей неожиданной новизне, как будто я видела их впервые.

Той весной в деревне устраивали особенно много пикников, заплывов в ледяных озерах, теннисных турниров, но лучше всего было просто бродить без всякой цели, постепенно узнавая друг друга. Лежать на лужайке перед Старым домом, наблюдая за тем, как кто-нибудь тренируется забрасывать удочку, насадив на крючок вместо червяка комочек овечьей шерсти. Ходить по вечерам на ферму за молоком, помогать жене фермера кормить из бутылочки осиротевшего ягненка, которого она поселила у себя на кухне возле очага.

В конце тех каникул миссис Фаркуэр устроила небольшой праздник. Мы вытащили мебель из бывшей бильярдной, подключили магнитофон и лихо отплясывали рилы. Рори был в килте и старой зеленой рубахе, некогда принадлежавшей его отцу; он научил меня нескольким движениям и закружил до того, что я почти задохнулась. В конце того вечера Рори меня поцеловал, но мне от этого стало только хуже, потому что на следующее утро ему надо было возвращаться в Лондон, и я так и не поняла, был ли то любовный или просто прощальный поцелуй.

После его отъезда я погрузилась в мир фантазий, в которых Рори мне звонил и присылал длинные письма с признаниями в любви. Однако на самом деле он просто уехал в Лондон, начал работать в компании, принадлежавшей его отцу, и никогда больше не приезжал на Пасху в Лахлен. Если ему удавалось взять на праздник пару выходных, он, как рассказывала миссис Фаркуэр, уезжал кататься на лыжах. Я представляла Рори в компании богатых эффектных молодых женщин в ярких горнолыжных костюмах и сходила с ума от ревности.