Алан Холлингхёрст - Линия красоты

В багажнике «Рейнджровера» лежало вино; Ник предложил помочь Джеральду занести его в дом. На лестнице невольно обратил внимание на крепкие, обтянутые шортами ягодицы Джеральда, на мускулистые, загорелые ноги — плод ежедневного тенниса и плавания в бассейне. Смутился, не понимая, почему сорокапятилетний отец приятеля вызывает у него такие мысли. Должно быть, дело в том, что он взвинчен предстоящей встречей с Лео, от этого и реагирует на всех мужчин без разбора.

Когда последнюю сумку занесли в дом, Джеральд проговорил:

— Вы не представляете, сколько мы за это заплатили на таможне!

— Если бы EC отменил пошлины, вам бы не пришлось об этом беспокоиться, — ответил Тоби.

Джеральд тонко улыбнулся, показывая, что не попадется на крючок.

Пару бутылок уложили в черную хозяйственную сумку — для Елены, которая сейчас передавала Рэйчел полномочия по ведению дома. К Елене, вдове лет шестидесяти, в доме относились с подчеркнутым уважением, как к равной, — тем удивительнее была нервозность, с которой она докладывала хозяйке, что сделала по дому в ее отсутствие. Рядом с Еленой Ник всегда чувствовал себя чуть неловко — не мог забыть о своей давней ошибке. Это случилось год назад, в его первый визит на Кенсингтон-Парк-Гарденс. Тоби впустил его в дом, а потом оставил на несколько минут одного, предупредив, что скоро вернется мать. Услышав, как открывается и снова закрывается входная дверь, Ник сбежал вниз и увидел женщину с черными как смоль волосами: она разбирала почту. Ник назвал себя, оживленно заговорил о картине в кабинете — и не сразу, по застенчивой улыбке женщины, по смущенному голосу с сильным акцентом, понял, что перед ним не леди Рэйчел, а домработница-итальянка. Конечно, нет ничего дурного в том, что ты вежлив с домработницей, и мнение Елены о картине Гуарди могло быть столь же интересно, как мнение Рэйчел (и наверняка интереснее мнения Джеральда), однако при воспоминании об этом промахе ему всегда становилось немного не по себе.

Но сейчас, устроившись на кушетке рядом с Тоби, вдыхая исходящий от него запах мыла и кофе, Ник чувствовал себя победителем. Он оправдал доверие Федденов, он их не подвел. Подобрав блокнот, на который Тоби едва взглянул, Ник погладил кожаную обложку — отчасти желая загладить недостаток внимания со стороны нового хозяина, отчасти представляя, что гладит теплое плечо самого Тоби. В подарке чувствовался недостаток внимания и воображения: Тоби собирался стать журналистом, и ясно было, что родители купили для него первое, что пришло в голову, замаскировав свое равнодушие дороговизной подарка. Блокнот был неудобный: тугой, с жестким корешком, разграфленный, как записная книжка, — трудно было представить, что с ним в руках Тоби станет описывать демонстрацию или брать интервью у министра.

— Вы, наверное, слышали о Молтби, — сказал Тоби.

И Ник мгновенно ощутил, как воздух вокруг него сгустился и начал легонько покалывать кожу. Гектора Молтби, заместителя министра иностранных дел, поймали в «Ягуаре» с мужчиной-проституткой, его карьере (и, видимо, браку) пришел конец. Всю неделю эта история не сходила с газетных страниц, и, как это ни глупо, при одной мысли об этом Ник краснел так, словно в «ягуаре» застигли его самого. Такое с ним часто случалось, когда заходила речь о гомосексуальности: даже в толерантном семействе Федденов он напрягался, застыв в ожидании бездумного оскорбления, которое придется проглотить, или шутки, на которую придется слабо улыбнуться. Вот и теперь в неимоверно жирном Молтби, настоящей карикатуре на «нового тори», Ник смутно ощутил какой-то намек на себя — и отодвинулся подальше от голой загорелой ноги Тоби.

— Дурачина Гектор, — проговорил Джеральд.

— Я бы не сказала, что для нас это стало неожиданностью, — с обычной для нее легкой иронией добавила Рэйчел.

— Вы его знали? — серьезно и заинтересованно спросил Тоби. Он явно решил оттачивать репортерское мастерство на родителях.

— Немного, — ответила Рэйчел.

— Да в сущности, нет, — ответил Джеральд.

Кэтрин по-прежнему не отрывалась от окна.

— Не понимаю, почему за это надо сажать в тюрьму, — сказала она вдруг.

— Киска, его никто не сажает в тюрьму, — ответил Джеральд. — Насколько мне известно, законов он не нарушал. Его просто поймали со спущенными штанами. — И по какой-то полуосознанной ассоциации покосился на Ника.

— Насколько я знаю, да, — подтвердил Ник, очень стараясь, чтобы эти четыре слова прозвучали бесстрастно и чуть осуждающе.