Этгар Керет - ЯОн

Мы с Добровольским уже лет десять не виделись, но когда-то, в старших классах, он был моим лучшим другом. Все свое время я проводил с ним и Дафной, которая была его подружкой еще с восьмого класса. Связь между нами прервалась, когда меня призвали в армию, не слишком-то я умею беречь связи. Альма, как раз, отличается этим, своих лучших подруг она знает еще со времен детского сада, и я ей немного завидую.

Суд тянулся три месяца. Море времени, тем более что никто не сомневался в личности убийцы. Я говорил отцу, что нечто во всей этой истории кажется мне нелогичным. Мы ведь знаем Амира, он был членом нашей семьи, на что отец отвечал: «Попробуй пойми, что происходит в людских головах». А мама утверждала, что она всегда знала, что он плохо кончит, что глаза у него были как у больной собаки. Что она с содроганием думает о том, как убийца ел из наших тарелок, сидел с нами за одним столом. Я же вспомнил нашу последнюю встречу. Это было на похоронах Дафны, она умерла от какой-то болезни, сразу после увольнения из армии. Я пришел на похороны, и он просто выгнал меня. Он так набросился на меня, заставляя уйти, что я даже не спросил почему. Это было около семи лет тому назад, но я до сих пор помню его ненавидящий взгляд. С тех пор мы ни разу не разговаривали.

Каждый день, возвращаясь с работы, я искал по CNN сообщения о суде. Раз в несколько дней шли репортажи о ходе судебного процесса. Иногда, когда по телевизору показывали его фотографию, меня одолевала страшная тоска. Всегда это было что-то вроде старого фото из паспорта, где у него такая прическа с пробором, как у ребенка на церемонии по случаю Дня памяти. Альма немного переживала из-за того, что я был с ним знаком, это ее все время заводило. Несколько недель тому назад она спросила меня, какой поступок был самым тяжким в моей жизни. Я рассказал ей, как после самоубийства матери Ницана Гросса, Амир заставил меня сделать надпись на стене ее дома: «Твоя мамочка — улетная шлюха». Альма признала, что поступок довольно страшный, и из рассказа видно, что этот Добровольский человек не слишком симпатичный. Она же свой самый неприятный поступок совершила в армии. Ее командир, толстый и какой-то отталкивающий, все время к ней приставал, и она его возненавидела. Особенно ее доставало то, что он женат и его жена в положении.

— Ты можешь себе это представить, — она затянулась сигаретой, — жена таскает в животе его ребенка, а он в это время только и думает, кого бы трахнуть?!

Этот командир железно к ней приклеился, и она стала этим пользоваться и заявлять ему, что даст, но только за деньги, много денег, тысячу шекелей, тогда это казалось ей страшно много.

— Не деньги интересовали меня, — поджала она губы, вспоминая, — мне очень хотелось унизить его. Чтобы почувствовал, что без денег ни одна женщина его не захочет. Если и есть что-то, что я ненавижу, так это предателей.

Начальник явился с тысячей шекелей в конверте, однако от избытка волнения у него не стояло. Но Альма не согласилась вернуть ему деньги, и унижение получилось двойным. Она сказала мне, что эти деньги были ей до такой степени отвратительны, что она похоронила их в какой-то сберегательной программе, и до сих пор не в состоянии к ним прикоснуться.

Суд закончился довольно неожиданно, по крайней мере, для меня, и Добровольский получил смертную казнь. Дикторша-японка в CNN рассказала, что он тихо плакал, когда объявили приговор. Мама говорила, что так ему и надо, а отец, как всегда, сообщил, что нельзя знать о том, что вершится в людских головах. В ту же минуту, когда я услышал приговор, я понял, что обязан увидеть его прежде, чем он будет убит. Как бы там ни было, когда-то мы были лучшими друзьями. Несколько странно, но все, кроме мамы, это понимали. Ари, мой старший брат, хотел, чтобы я попытался привезти ему из Америки ноутбук, а если меня застукают на таможне, просто бросить его там и уйти.

В Техасе я прямо из аэропорта поехал в тюрьму к Амиру. О свидании я договорился еще дома, мне дали полчаса. Когда я зашел, он сидел на стуле. На руках у него были наручники, ноги тоже в кандалах. Надзиратели сказали, что он все время в агрессивном состоянии, поэтому они вынуждены их на него надевать. Но мне Амир показался вполне спокойным. Я думаю, что это лишь отмазка, им просто нравилось его мучить. Я сидел напротив, и все выглядело так буднично. Первое, что он мне сказал, была просьба простить его за похороны Дафны и за то, как он себя вел.

— Напрасно я тебя оскорбил, — сказал он, — и это было нехорошо.