Дорис Лессинг - Великие мечты

Он сел за стол, и Фрэнсис наполнила его тарелку. Вильгельм налил ему вина, и товарищ Джонни поднял свой бокал за рабочих всего мира и затем продолжил речью, которую только что произнес на митинге. Сначала, однако, он передал извинения от Джеффри, Джеймса и Дэниела, которые уверены, что все поймут: интересы революционной борьбы превыше всего. Американский империализм… военно-промышленный комплекс… лакейская роль Британии… война во Вьетнаме…

Тут его перебила Юлия, которая переживала из-за вьетнамской войны:

— Джонни, нельзя ли поподробнее об этом… Какие-нибудь детали… Мне бы очень хотелось понять: ради чего вообще ведется война?

— Ради чего? Разумеется, ты и сама прекрасно знаешь, Мутти. Ради прибыли. — И он продолжал ораторствовать, делая паузы лишь для того, чтобы забросить одну-две ложки в рот.

Конец лекции положил Колин:

— Подожди с этим. Остановись хоть на минуту. Ты читал мою книгу? Ты ничего не сказал.

Джонни отложил нож и вилку и сурово взглянул на сына.

— Да, читал.

— Ну, так что ты думаешь о ней?

Прямолинейность вопроса напугала Фрэнсис, и Эндрю, и Юлию. Им казалось, что Колин решил ткнуть палкой в относительно мирно настроенного льва. И то, чего они опасались, произошло. Джонни сказал:

— Колин, если ты действительно желаешь услышать мое мнение, я выскажу его, но прежде всего вот моя принципиальная позиция: меня не интересуют побочные продукты догнивающей системы, а твой роман — не что иное, как такой продукт. Это субъективная, сугубо личная книга, в которой не сделано даже попытки выстроить события в политической перспективе. Все подобные произведения, так называемая литература — мусор капитализма, и все писатели вроде тебя — буржуазные лакеи.

— Ох, да заткнись же, — не выдержала Фрэнсис. — Хоть раз мог бы вести себя как человек.

— Да? В этой фразе вся ты, Фрэнсис: «Как человек». А для чего, по-твоему, мы с товарищами трудимся, как не ради блага всего человечества?

— Отец, — сказал Колин, который уже был бледен и растроен. — Я просто хочу знать, что ты думаешь о моей книге, только без всей этой пропаганды.

Отец и сын склонились друг к другу через стол. Колин выглядел как человек, которому угрожают физической расправой, а его отец — торжествующим и правым. Узнал ли он себя в книге? Скорее всего, нет.

— Я же сказал. Я читал книгу. И я как раз объяснял тебе, что о ней думаю. Если есть одна группа людей, которых я презираю, так это либералы. А ты — либерал, все вы либералы. Наемные писаки, порожденные тухлой капиталистической системой.

Колин встал и вышел из кухни. Слышно было, как он, спотыкаясь, бросился вверх по ступеням. Юлия заявила:

— А теперь уходи, Джонни. Немедленно.

Джонни сел, задумавшись. Неужели ему в голову пришла мысль, что, возможно, нужно было вести себя как-то иначе? Он быстро побросал в рот то, что оставалось на тарелке, выпил залпом вино и сказал:

— Отлично, Мутти. Ты выгоняешь меня из моего собственного дома.

Он поднялся, и через секунду хлопнула входная дверь.

Софи была в слезах. Она выскочила, чтобы найти Колика, со словами:

— О, это было ужасно.

Джил произнесла посреди всеобщего молчания:

— Но он такой необыкновенный человек, он такой замечательный… — Она огляделась, не увидела ничего, кроме подавленности и негодования, и сказала: — Я, пожалуй, пойду. — Никто ее не останавливал. Джил добавила: — Большое спасибо за то, что пригласили меня.

Фрэнсис изобразила попытку нарезать торт, но Юлия уже вставала, Вильгельм помогал ей.

— Мне так стыдно, — говорила она. — Мне так стыдно. — И, плача, она в сопровождении Вильгельма ушла к себе.

За столом остались только Эндрю и мать. Фрэнсис внезапно стала стучать по столу кулаками, лицо искажено, слезы ручьями.

— Я убью его, — сказала она. — Когда-нибудь я убью его. Как он мог? Я не понимаю, как он мог?

Эндрю начал было:

— Мама, послушай…

Но Фрэнсис продолжала, она буквально рвала у себя на голове волосы:

— Нет, я убью его. Нельзя же так обижать родного ребенка. Колин был бы рад одному доброму слову.

— Мама, послушай меня. Остановись, дай мне сказать.

Фрэнсис уронила руки на стол и сделала над собой усилие, чтобы замолчать.

— Ты знаешь, чего ты никогда не понимала? Не знаю почему, но ты этого не понимала. Джонни глуп. Он непроходимо глуп. Разве это не очевидно?

Фрэнсис повторила:

— Он глупый. — В ее голове что-то сдвигалось, перестраивалось. Ну да, конечно, Джонни глупый человек. Но она никогда не признавала этого. Это все из-за их великой мечты. Фрэнсис за годы совместной жизни пропиталась этими их идеалами, всем этим дерьмом, вот почему ей было трудно сказать даже себе самой, что Джонни просто глуп.