Дорис Лессинг - Великие мечты

— И что ты во мне видел, хотела бы я знать?

Гарольд помолчал.

— Всё. Джонни — тогда он был для меня героем. А ты была его женой. Вы были такой удивительной парой, я завидовал вам обоим и завидовал Джонни. И ваши мальчики — у меня ведь еще не было своих детей. Я хотел быть как ты.

— Как Джонни.

— Это трудно объяснить. Вы были как… святое семейство. — Гарольд засмеялся и взболтнул в воздухе руками и ногами, а потом сел на краю кровати, потянувшись в молочно-лунном свете, и сказал: — Ты была прекрасна. Невозмутимая… безмятежная… ничто не могло нарушить твой покой. А ведь я понимал, что Джонни не был самым легким в… Я, конечно, не критикую его.

— Отчего же? Я-то его критикую. — Неужели она решится разрушить его мечту? Нет, невозможно. Но: — Ты догадывался, как сильно я ненавидела Джонни в то время?

— Ну, все мы порой испытываем ненависть к самым близким нам людям. Взять хотя бы Джейн… иногда она была невыносима.

— Джонни был невыносим постоянно.

— Но зато какой герой!

Фрэнсис сидела, обхватив Гарольда одной рукой за шею, чтобы быть как можно ближе к бьющей из него жизнеутверждающей энергии. Грудью она касалась его плеча. Этой ночью собственное тело нравилось ей как никогда раньше, потому что оно нравилось ему. Полные тяжелые груди, и ее руки — да, она согласна, они прекрасны.

— Когда я увидел в комнате Джонни, то подумал, а вместе ли вы до сих пор или…

— Боже праведный, нет! — И Фрэнсис отодвинулась от него — телом, душой и даже симпатией, но всего лишь на один миг. — Как тебе могло прийти такое в голову? — Хотя, конечно, откуда Гарольду знать… — Ладно, оставим Джонни, — сказала она. — Давай, иди ко мне поближе. — Она легла, и он вернулся на кровать, лег рядом, улыбаясь.

— За всю жизнь я никем не восторгался больше, чем этим человеком. Для меня он был кумиром, даже богом. Товарищ Джонни. Он был гораздо старше меня… — Гарольд приподнял голову, чтобы взглянуть на Фрэнсис.

— То есть и я гораздо старше тебя.

— Нет, сегодня ночью это не так. Когда я впервые встретил его — на каком-то митинге это было, в моей жизни все шло наперекосяк. Я был совсем еще зеленым мальчишкой. Завалил экзамены. Мои родители сказали: «Если ты коммунист, то чтобы духу твоего в нашем доме не было». А Джонни был добр ко мне. Стал мне вместо отца. И я решил оправдать его доверие.

Фрэнсис пришлось напрячь мышцы горла, но сдерживала она смех или слезы, не было ясно.

— Я нашел комнату в доме одного из товарищей. Снова сдал экзамены. Некоторое время работал учителем; вступил в профсоюз… но смысл не в этом, а в том, что все это произошло только благодаря Джонни.

— Ну, что я могу на это сказать? В этом смысле он молодец. Но и ты молодец тоже.

— Если бы я тогда знал, что когда-нибудь смогу оказаться с тобой в одной постели, обнять тебя, то, наверное, сошел бы с ума от радости. Жена Джонни в моих объятиях!

Они снова занялись любовью. Да, то была любовь, дружеская, даже немного эротическая, но рядом булькал смех — неслышный для него, но отчетливо различаемый ею.

Они заснули, под утро проснулись. Должно быть, Гарольду привиделся дурной сон, потому что он пробудился разом и лежал на спине, обнимая Фрэнсис, но словно говоря этим объятьем: «Подожди». Наконец он сказал тоскливо:

— Тяжелый удар это был, ну, то, что рассказывал Сакс.

Фрэнсис решила оставить его слова без ответа.

— Признай, для тебя это тоже было шоком.

Тут уж она молчать не могла.

— А в газетах? — проговорила она. — Сколько было газетных статей? На телевидении. По радио. Чистки, лагеря. ГУЛАГ. Убийства. Уже столько лет.

Воцарилось долгое молчание.

— Да, — сказал Гарольд наконец, — только я не верил ничему. То есть кое-чему, конечно, верил… но чтобы в таких масштабах — то, что Сакс рассказал нам.

— Как можно было не верить?

— Наверное, я просто не хотел.

— Вот именно. — И потом у нее невольно вырвалось: — А ведь спорю на что угодно, мы не слышали еще и половины всего.

— Почему ты так говоришь? Ты как будто довольна собой.

— Возможно, что и так. Я оказалась права, хотя много лет мои слова отметались как бессвязный лепет. Отметаются до сих пор, — сказала Фрэнсис.

Теперь была его очередь прийти в уныние. Но она продолжала:

— Я не соглашалась с Джонни. Только в самые первые дни, а потом…

Она не договорила то, что уже висело на кончике языка: «Когда Джонни вернулся из Испании». Ведь он не ездил туда. И она не сказала другое: «Когда я увидела, какой он лживый лицемер». Потому что лжецом его назвать нельзя. Джонни верил каждому своему слову.