Мария Метлицкая - И шарик вернется…

До полуночи сидели у затухающего костра. Кто-то спал прямо на улице, кто-то нашел ночлег в доме. Одна парочка отправилась в сарай, стоящий в глубине участка.

Костя прислонился к дереву и закрыл глаза. Зоя поднялась на второй этаж и толкнула тяжелую дверь в маленькую комнату, почти каморку, без окна. Там стояли кровать с панцирной сеткой и старое облезлое дерматиновое кресло. В тумбочке Зоя нашла простыню — ветхую и штопаную, но чистую, узкую подушку и вытертое верблюжье одеяло. Она застелила постель и быстро спустилась на первый этаж. Почти на себе она доволокла Костю до каморки, усадила на кровать и принялась снимать кроссовки и джинсы. Он открыл глаза, с удивлением посмотрел на нее и сказал:

– Ну ты прямо Жаботинский. Тяжеловес. — Потом он икнул и упал на кровать. Уже со спящего Зоя сняла рубашку, накрыла его одеялом и села в кресло напротив.

Он, не открывая глаз, махнул ей рукой:

– Залезай, чего мерзнуть! Да и веселее будет.

Зоя замерла. Потом быстро и резко разделась, оставшись в одних трусах и лифчике, и, дрожа, залезла под колючее верблюжье одеяло. Не поворачиваясь к ней лицом, Костя положил руку ей на грудь. Дыхание перехватило. Сердце почти перестало биться. Зоя была счастлива…

Трудно понять, что наступило утро, в комнате без окна. Зоя открыла глаза. Костя, одуревший, сидел на кровати и с неподдельным ужасом смотрел на нее.

– Мамма миа! — наконец сказал он. — И это ж надо было так нажраться! — Он почесал волосатую грудь и тяжело вздохнул.

Зоя натянула одеяло до подбородка и лежала не шелохнувшись.

– В общем, так, Роза Люксембург! — сказал Миловидов. — Хотя нет, ты Клара Целкин! — Он заржал. — Никому ни слова, слышишь! Не подрывай мою мужскую репутацию. Поняла? И вообще — с тебя бутылка. За исполнение неблагодарной и черной работы. — Он натянул джинсы, надел рубашку и долго зашнуровывал кроссовки. У двери он обернулся, погрозил Зое пальцем и со словами «Охохошеньки, мама дорогая!» вышел за дверь.

Зоя пролежала в темной комнате до вечера, пока совсем не стихли голоса вяло разъезжающихся ребят. Когда наступила полная тишина, она медленно встала, оделась и спустилась на первый этаж. На веранде за столом сидел академик и пил чай. Он поднял глаза на Зою. Она бессильно опустилась на стул. Академик принес ей горячего чаю и бросил в стакан четыре куска сахару. Зоя прошептала:

– Спасибо.

Она выпила чай и немного согрелась. Академик смотрел на нее из-под очков.

– Все проходит, милая, — помолчав, сказал он, — и даже жизнь. Все когда-нибудь покажется сущей ерундой. Уж вы мне поверьте!

Зоя кивнула и пошла к выходу. Академик вздохнул и уткнулся в газету. Спотыкаясь, Зоя шла на станцию. Никогда ей не было так плохо и тошно.

Носком туфли она задела корягу, грохнулась и разревелась в полный голос, просто завыла. Она пролежала на земле долго, всхлипывая и размазывая по лицу пыль и горючие слезы обиды и унижения, потом поднялась, отряхнула разбитую в кровь коленку, и, хромая, медленно пошла на шум электрички.

На станции Зоя взяла билет, дождалась поезда, села у окна и решила: «Ничего тебе, Миловидов, даром не пройдет». Она всегда умела за себя постоять. И сейчас, когда ее растоптали и переехали пополам… Ну что ж, посмотрим, кто кого. Она не из тех, кто проглотит обиду. Да еще ТАКУЮ обиду! Какая любовь? Осталась только злость и горечь.

Зоя решила Миловидову отомстить. Ей дали путевку в круиз по Москве-реке с комсомольским активом района. Рано утром отправились. Все одеты строго, никаких джинсов и косметики. Как будто не отдыхать едут — странно даже. За завтраком — политинформация. Обсудили последние политические новости, осудили Америку и израильскую военщину. А потом началось. Даже вспоминать противно. Все упились до чертей и разошлись по каютам. Повсюду слышались пьяные вопли и страстные крики. Хотелось прыгнуть в воду и вплавь добраться наконец до берега. Зоя сидела на палубе и плакала от одиночества и обиды на всех. И на этих — тоже. Не жизнь, а сплошное разочарование.

На лето тетка собралась в деревню.

– Устала тут я с вами. И воздухом подышать хочу чистым, а то уже вся мочой провоняла.

Уехала на все лето. У Шуры — отпуск. В школе — каникулы. Директриса разрешила приходить раз в неделю — протереть полы и пыль в учительской.

Шура подолгу сидела у маминой кровати, держала ее за руку. Когда Шура поднималась со стула, мать слабо сжимала ее руку. Без тетки было хорошо. Просто необыкновенно хорошо. Как будто воздух в квартире стал чище. Шура открывала окна, и в комнаты влетал легкий и белый, как снег, тополиный пух. Шура стояла у окна и, зажмурясь, подставляла лицо теплому и яркому солнцу.