Виктор Ремизов: Одинокое путешествие на грани зимы

Ему не дома было плохо, ему здесь было хорошо. Вот что! За этим странным одиночеством он сюда и ехал. При котором он ни разу не ощутил себя брошенным и никому не нужным. У него здесь были другие отношения, и они ему нравились.

Так он просидел долго. Просто глядя в огонь. Виски кончился. Дрова тоже.

Ефимов пил чай и рассматривал свой ночлег на узкой мокрой полоске берега: кусты, вырубленные и отброшенные на другие кусты, выгоревший круг большого костра, палатка у самой воды. В нормальных условиях и не глянул бы сюда, не то что ночевать.

Ему было немного жаль, что так пришлось… Места стоянок хорошо запоминаются. Пока лагерь, то, другое, у костра возишься… вечерняя зорька, утром солнца ждешь из-за горы… Много красивых мест осталось в памяти. Это, наверное, не останется. Так он думал, прихлебывая из кружки. Тут и запоминать-то нечего. Как невзрачный, неяркий человек, встретившийся в жизни и помогший тебе… Не помнишь его потом. И даже почему-то не стыдно.

Он собрался, слил воду из лодки. Загрузил все. Пустая, косичка стала совсем скучной… а он все смотрел на нее и не отчаливал.

Он не проплыл и сотни метров, река плавно огибала отличную стоянку — просторный, хороший мыс с чьим-то старым кострищем. Ефимов не завидовал этому месту, усмехнулся только, как распоряжается им судьба. Вчера ночью ей надо было поступить с ним так.

Лена по-прежнему катила лесная, неторопливая. Елки и сосны замерли по самым берегам, какие-то клонились к реке, а часто и лежали в воде — зеленые и живые, в их струящейся, журчащей тени стояли жирные осенние ленки. Ефимов обруливал деревья, ленки осторожно отходили в сторону. Небо слегка хмурилось, иногда ему казалось, что распогодится, иногда — что так все и провисит до вечера.

Через два километра у воды в окружении старых елей стояло зимовье. Иван знал о нем, оно было отмечено на карте, в первый сплав они тут ночевали, но почему-то глазам своим не верил. Хорошее, удобное. Он заглушил мотор и медленно сплывал мимо. Вспоминал вчерашний дождь. Неплохо было бы под крышей оказаться, печку растопить…

Едва Ефимов проплыл зимовье, врезал ливень. Он зачалился, накрыл вещи, дождевик не стал надевать — впереди голубели прорешки в облаках, завел мотор и заторопился по кипящей реке. Вскоре дождь отстал, солнце засверкало по воде, и от одного вида его лучей, а может, и на самом деле стало тепло. Берега парили, лодка быстро просыхала, вокруг веселело на глазах, стали попадаться отличные лесные поляночки. К одной из них он вскоре и пристал.

Берег был высокий и обрывистый, он ухватился за кусты, подтянул и коротко привязал лодку. Вылез на травянистую, поросшую низким багульником и вереском терраску. Собрал веток и, когда разгорелось, поставил котелок с водой. Улегся рядом на траву.

Ефимов любил такие места над речкой. Елки над головой острыми вершинами стремятся в небо, багульником пахнет, синий дым от костра стелется по реке. На замшелых каменных плитах неторопливо вьются зеленые водяные пряди. И как вода, прокатывающаяся через эти плиты, какие-то еще легкие волны прокатываются сквозь сознание и кажется, вот-вот что-то поймешь в этой жизни.

В котелке будто комары зазвенели, он достал заварку, и тут пошел снег, а вместе с ним дождь крупными редкими каплями. Небо было высокое и чистое, солнце светило, а дождь пятнал речку, большие снежинки медленно падали и вместе с дымом уплывали вниз по реке. Он бросил в бурлящую воду горсть чая и снял котелок.

Странное с ним творилось. Он не ужинал вчера вечером, утром только чаю попил, а есть не хотел. Он никуда не торопился, вообще не думал об этом, и его совершенно не волновало, где ему сегодня придется ночевать и что есть.

Опять в голову забрел тот вольный березовый листок, спокойно плывущий по темной воде рядом с лодкой.

Когда тебя нет, тогда-то все и правильно, когда же тебя слишком много — тогда беда… — думал глядящий в небо Ефимов.

Так и не решив, плыть до деревни сегодня или ночевать где-то по дороге, съел малосольного хариуса с чаем, залил костер, побросал все в лодку и оттолкнулся.

Солнце хорошо пригревало, моторчик тарахтел, он сидел и думал о чем-то беззаботно. Как будто для него наступило время вечного блаженства. Ничего не хотелось, а было просто спокойно и хорошо. Плыл, посматривал по сторонам, на небо любовался. Все — и душа, и даже его полувековое тело были в таком отличном порядке, что не было никаких мыслей и желаний. Кроме удовольствия смотреть по сторонам и, щурясь от нежности, вспоминать домашних, друзей и улыбаться этому тихому осеннему солнцу.