Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой

— Ну, это я в фигуральном смысле, — неожиданно для меня сказал Панов. — Когда придут новые коммуняки, я от них улечу. Сожрать меня они не смогут.

— А вы умеете летать? — улыбнулся Владик.

— Умею, — ответил Панов, — Это не сложно. Я расставляю широко руки и низко-низко парю над нашим коридором. Я бы вылетел в окно, но оно у нас на решетках. А на воле я не летаю.

— Почему? — спросил я.

— А зачем летать на воле?! — сказал Борис. — На воле и жить можно.

— Продемонстрируете нам свое умение? — ехидно спросил Владик.

— Конечно, — ответил Панов. — Но для этого нужно, чтобы вы здесь пожили примерно полгодика…

Видя, какие у нас после его слов стали физиономии, Панов быстренько отбежал в другой конец коридора.

По отделению пронеслась информация обо мне. Все узнали, что я с высшим образованием. Учитель русского языка и литературы. В глазах пациентов я начал читать некое уважение ко мне. Панов также узнал от Семена Моисеевича, что я напечатал несколько заметок в районной газете «Трудная новь».

Шепнул мне:

— Из вас выйдет настоящий писатель. У вас взгляд талантливый. И жизнь нелегкая.

Я поблагодарил его за добрые слова.

Первый день в «дурдоме» остался за плечами. Самое трудное, по моим представлениям, ожидало меня впереди. Ночь. В отделении отбой — в девять часов. Где же спать? Я попытался уговорить санитаров разрешить мне провести ночь в «моем» кресле. За фикусом. Сильно просил. Санитары не разрешили. А вот нянечки — воистину святые женщины! — принесли мне в порядке неимоверного исключения топчан из комнаты свиданий, поставили два стула под голову и тело, выдали белье (его выдали всем, не только мне) и пожелали мне спокойного сна.

Таким образом, я получил шикарную койку в общем коридоре, который тогда мне показался райским местом.

Перед сном нас построили. И новичков, и ветеранов. Пересчитали. Вручили какие-то таблетки, которые — «мы в унитаз, кто не дурак».

Объявили отбой. Свет остался включенным. Свет вообще никогда не выключали в «дурдоме».

Я пытался заснуть, но не мог. По коридору, точно так же как днем, ходили чуды-юды в своих серых, не самых симпатичных халатах.

В разных концах коридора начались игры в карты. Милые ребятишки бросали карты на стол так, как будто играли в домино. Треск и шум стоял страшный.

Я понял: день в «дурдоме» смешивается с ночью, прошлое с настоящим, явь со сном (бессонницей), жизнь со смертью, ум с безумием. Словом, все как на воле. Только в гипертрофированной форме.

Подошел Панов, прочитал стихи (странно: я не понял — чьи). Пожелал спокойной ночи и откланялся:

— До завтрашнего утра, мой милорд, побеседуем, если вы позволите, утром!

Он ушел, а я еще читал свою любимую книгу стихов. Этот сборник «Лирика» (антология русской поэзии за три века) всегда со мной. Где он только не бывал! А теперь вот попал и в «дурдом».

Я все пытался заснуть, но, увы, тщетно.

Подбежал молоденький мальчишка. Тот самый, который пугал меня, когда я только оказался в больнице.

Познакомились. Он тоже начал рассказывать о своей судьбе, о жизни в «психушке». Звали его Кириллом.

— Я здесь восемь дней. Поначалу было жутко, а потом ничего — привык. Живу. Ты не дурак, что на стульях в коридоре остался ночевать. Правильный поступок. В палатах всякое может приключиться. Вчера, например, у одного из нашей палаты припадок случился. Он выбежал в коридор, высадил головой оконное стекло, начал что-то кричать… Хорошо — санитары не спали, быстренько его успокоили. Сейчас он дрыхнет, связанный ремнями.

Потом парень культурно пожелал мне спокойной ночи. И удалился.

Спать мне расхотелось окончательно. Но я сделал очередную попытку и… как ни странно, провалился в туманное, почти бесчувственное забытье.

Проснулся. Подумал, что уже часа три ночи. Оказалось — понял из разговора нянечек — только час. Даже утро еще не наступило. Пожилая сердобольная санитарка (старшая!) предложила мне слабенького снотворного. Я его, не раздумывая, выпил и проспал, как убитый, до шести утра. Как раз до подъема.

Собрав свою постель и положив ее в указанный нянечкой специальный ящик, я спрятался за фикус. И продолжил писать свой дневник, который я всегда пишу по фотографическому принципу — что есть, то и есть.

Из второй палаты вынесли несчастного, скорченного и тощего мальчика-инвалида. Ему нужно было сдавать анализ мочи. По команде санитарки двое дурдашей сняли с него штаны, и тот прямо в коридоре помочился в банку.