Юрий Герт: Грустная история со счастливым концом

Нам уже известно, что Танина мама была билетершей в кинотеатре «Орбита». Эта на первый взгляд не слишком-то значительная должность давала Тане массу преимуществ. К ней здесь относились как к своему человеку, ее тут с детства любили, ласкали, а когда она подросла, в ее полное распоряжение начали поступать отличные фотографии с витрин, отслужившие свой срок и еще — старые номера киножурналов, которые раскладывали для зрителей на столиках в фойе.

Таня вырезала самое интересное, подклеивала порванные места и, переложив страницы папиросной бумагой, вставляла фотографии в альбомы, для которых использовались прекрасные, большого формата, в дерматиновых переплетах «Книги жалоб и предложений», завезенные в кинотеатр еще в незапамятные времена. Эти книги каким-то чудом сохранились, а образец их устарел, и директор «Орбиты», зная Танины склонности, сделал однажды ей королевский подарок. Так что в комнатке, где жили Таня и Танина мама, значительное место занимали ее альбомы. Они стопой высились на громоздком фанерном гардеробе, который отгораживал плиту и кухонные полочки от остальной комнаты; они стояли на этажерке, стиснутые Таниными учебниками и книгами, и лежали даже под кроватью с витой железной спинкой.

Итак, она уселась за стол приводить в порядок свою коллекцию. Перед отъездом Таня принесла из кинотеатра целый ворох журналов и снимков; надо было разобраться, что к чему. Ей никто не мешал, мама работала в первую смену. Таня разложила фотографии, вырезки, достала пузырек с конторским клеем, ножницы, карандаш и, напевая и переглядываясь с Алексеем Баталовым и Людмилой Гурченко, которые весьма уютно чувствовали себя над Таниной кушеткой, принялась за дело.

Вернее, только-только принялась, как в дверь постучали, и хотя это был довольно робкий, нерешительный стук, но это был чужой стук, и у Тани почему-то екнуло внутри. Она обернулась, крикнула «войдите!» и увидела на пороге... Да, она увидела на пороге Нору Гай.

Все самые ужасные предчувствия нахлынули на Таню Ларионову. Нахлынули и тут же отхлынули. Густые рыжие веснушки, не уничтожаемые никакой косметикой, и остренький, блестящий от мелких капелек пота носик совершенно не согласовались с Таниным представлением о журналисте.

Но продолговатые очки и черный элегантный галстучек тоже кое-что значили... Таня растерялась. И растерялась окончательно, когда услышала слово «редакция».

— Здравствуй,— сказала Нора.— Это ты — Таня Ларионова?.. Я из редакции...— Она шагнула к Тане и протянул ей руку.

Таня поднялась навстречу Норе Гай, но руки не подала. Она едва встала, едва преодолела внезапную тяжесть,— протянуть руку у нее уже не хватило сил.

— Ты не ждала?..— понимающе улыбнулась Нора Гай.

— Нет... То есть да...— Тане вдруг пришло в голову, что в редакции уже обнаружен, раскрыт ее обман!.. На Танином лице не осталось ничего, что еще напоминало бы ее великолепный каникулярный загар. Она слепо пошарила вокруг и схватилась за спинку стула.

— Странно,— сказала Нора Гай.— Странно... После того, как ты... совершила...

Никогда еще Таня не испытывала такого страха, как во время этой коротенькой паузы, пока Нора Гай замешкалась, подыскивая подходящее слово. «Конец,— подумала Таня,— конец... Всему, всему конец...»

— Да,— сказала Нора Гай, так и не подыскав другого слова, да и зачем, зачем нужно было что-то искать?..— Ты совершила подвиг, Таня, да, настоящий подвиг! Ты смелая, отважная девочка, это я говорю не по долгу, а просто так, от себя!..

Таню больше не держали ноги. Она опустилась, почти рухнула на стул. Но тут же вскочила, пододвинула стул Норе. Нора села, ощущая неловкость, которая всегда возникает после чрезмерно восторженных слов, особенно если они звучат в такой тесной комнатке, с ситцевой занавеской над дверью и высокой постелью с подушками в розовых наволочках. И Нора Гай села и пододвинулась к столу, на котором лежали фотографии киноартистов и роскошная «Книга жалоб», и начала рассматривать снимки, чтобы преодолеть обоюдную скованность, а заодно выяснить Танины интересы.

Таня разговорилась. Она демонстрировала Норе Гай свою уникальную коллекцию. Она доставала отовсюду альбомы, один за другим, снимала их с гардероба, вытаскивала из-под кровати. Ей хотелось закидать, забросать Нору Гай репродукциями, фотографиями, вырезками — только бы потянуть время, отвлечь. Вдруг потом окажется, что времени не осталось, Норе пора уходить, пора делать какие-нибудь неотложные дела!.. А дальше?.. Дальше можно будет что-нибудь придумать. Она уже не испытывала страха — только стыд — перед этой девушкой, в таких умных очках, с таким строгим, деловитым галстучком: она прочитала ее письмо, и всему поверила, и пришла, разыскала ее, Таню Ларионову, и вот — сидит с ней, и смотрит ее коллекцию, и разговаривает про киноартистов, и не подозревает, ничего-ничегошеньки не подозревает!.. Это было ужасно. И было еще ужасней, что ведь когда-нибудь она поймет, может быть — очень скоро!.. Что же делать? Что делать?.. Она разворачивала, листала перед Норой Гай все новые и новые альбомы, и объясняла, и показывала, и, сидя напротив Норы, поглядывала через ее худое острое плечо на портреты Алексея Баталова и Людмилы Гурченко, и те смотрели на нее укоризненно, с грустной усмешкой...