Пол Остер - Сансет Парк

Он не понимает, что происходит с ними. Что-то извращенное, чувствует он, но в то же время невинное и безопасное. Что-то вроде молчаливого договора, позволяющего им разделить между собою их одиночества и разочарования, но, даже становясь ближе друг к другу в этом молчании, он все так же одинок и полон разочарований, и, ощущает он, Эллен чувствует себя ничем не лучше его. Она рисует, а он стучит по барабанам. Барабаны всегда помогали ему выкрикнуть себя, и новые рисунки Эллен тоже превратились в крики. Он снимает с себя одежду для нее и делает все, чего она попросит. Он не понимает, почему ему так спокойно с ней, под взглядом ее глаз, но предоставить свое тело ее искусству — такая малость, и он будет делать это для нее, пока она сама его не остановит.

В воскресенье, четвертого января, он проводит восемь часов с Майлсом в Больнице Для Сломанных Вещей, давая ему первый урок по деликатной, точной работе обрамления картин, открывая секреты крепких механизмов пишущих машинок, знакомя его с инструментами и материалами в подсобном помещении крохотной Больницы. На следующее утро, пятого января, они возвращаются за теми же уроками, но в этот раз Майлс выглядит обеспокоенным, и когда Бинг спрашивает его, что случилось, Майлс объясняет, что он только что звонил отцу на работу, и ему сказали, отец вернулся вчера в Англию по срочному делу, и он обеспокоен тем, что, возможно, это как-то связано с его приемной матерью. Бинг тоже обеспокоен и озадачен новостью, но не может полностью открыть все волнения сыну Морриса Хеллера, как и не может ему рассказать о разговоре с Моррисом Хеллером всего сорок восемь часов тому назад, и тогда не было ничего неладного. Они упорно работают до пяти-тридцати, и в это время Майлс говорит Бингу, что он хочет попробовать дозвониться до своей матери, и Бинг почтительно убывает в ближайший бар на улице, понимая — такой звонок требует полнейшего одиночества. Пятнадцать минут спустя, Майлс входит в бар и говорит Бингу, что он и его мать решили встретиться поужинать завтра вечером. Сотня вопросов появилась у Бинга, но он озвучивает только один: Как она восприняла? Очень хорошо, говорит Майлс. Она назвала его нехорошим говнюком, придурком и вшивым трусом, а потом она заплакала, а потом они оба заплакали, а в конце концов ее голос потеплел и стал нежным; она говорила с ним с такой добротой, какую он не заслуживает, и слышать ее вновь после стольких лет было почти невыносимо для него. Он сожалеет обо всем, говорит он. Он думает, что он — самый глупый человек на свете. Если была бы справедливость в мире, его давно нужно было бы пристрелить.

Бинг никогда не видел до сих пор Майлса таким расстроенным. Через несколько мгновений ему начинает казаться, что Майлс заплачет. Забыв о своих клятвах не прикасаться к нему, он обнимает своего друга и крепко прижимается к нему. Не унывай, мудила, говорит он. По крайней мере ты знаешь — ты и есть самый глупый человек на этом свете. У кого хватило бы ума признаться в этом?

Они едут в автобусе до Сансет Парк и входят в дом около шести-тридцати, за пару минут до запланированного рандеву Майлса с Алис на кухне. Как ожидалось, Алис уже там, вместе с Эллен, и обе они сидят за столом, не занимаясь приготовлением еды, не делая ничего, просто сидя за столом и смотря друг на друга. Алис гладит правую кисть Эллен, левая рука Эллен гладит лицо Алис, и обе они выглядят печальными. Что такое? спрашивает Бинг. Это, говорит Алис, и затем она берет лист бумаги и подает ему.

Бинг ожидал этой бумаги с первого дня их вселения в августе. Он знал, что она появится, и он знал, что он будет делать, когда она появится, чем он как раз и решает заняться. Не утруждая себя взглядом на текст решения суда освободить здание, он рвет лист однажды, дважды и затем трижды, а потом он выбрасывает восемь кусочков на пол.

Не волнуйтесь, говорит он. Это ничего не значит. Они нашли нас здесь, но вытащить нас отсюда займет больше, чем эта дурацкая бумажонка. Я знаю, как это все работает. Они дают нам уведомление, а теперь забывают о нас на время. Через месяц или около того они придут назад с другой бумажкой, которую мы опять разорвем и выбросим на пол. И еще раз, и еще раз после этого, и, может быть, еще раз после всего. Городские маршалы ничего нам не сделают. Им не нужны проблемы. Их работа — доставить бумажку, и все. Нам не надо беспокоиться до тех пор, пока они не придут с полицейскими. Тогда станет серьезнее, но мы не увидим никаких копов здесь еще долгое время, может, и никогда. Мы слишком малы, а у копов есть дела получше, чем думать о четырех тихих человеках, живущих в тихом маленьком домике в тихом маленьком никаком районе. Не паникуйте. Мы, может, когда-нибудь съедем, но этот день — не сегодня; и, пока не покажутся копы, я не уступлю ни дюйма. И даже когда они появятся, они должны будут поколотить меня и вытащить отсюда в наручниках. Это наш дом. Он принадлежит нам сейчас, и я скорее пойду в тюрьму, чем уступлю им мое право жить здесь.