Джон Чивер - Фальконер

Фаррагат быстро съел мясо с яйцом, бросил поднос и ложку в грязную воду и вместе с остальными вернулся в блок Д. Щелк.

— Что кассир сказал своей кассе? — спросил Бампо.

— Не знаю.

— «Я рассчитываю на тебя», — вот что кассир сказал своей кассе.

Фаррагат бросился на койку — как человек, которого до предела измучили долгое тюремное заключение, спазмы желудка и сексуальное неудовлетворение. Он впился ногтями в голову, ожесточенно почесал бедра и грудь, издал глухой стон и прошептал Бампо:

— Бунт в «Стене». Двадцать восемь заложников. А сами требуют свободы и амнистии.

Фаррагат взвыл и задергался на постели, а потом уткнулся лицом в подушку, ощутив под ней еще недоделанное радио, которое, как он надеялся, было в относительной безопасности, потому что служащие тюрьмы напуганы до смерти и наверняка — он готов поклясться в этом — не станут устраивать в камерах обыск.

— Ты отличная касса, — проговорил Бампо. — А почему изюминка такая печальная?

— Потому что она — сушеная груша? — предположил Фаррагат.

— Нет. Потому что она — сильно нахмурившаяся виноградина, — объяснил Бампо.

— Прекратите разговаривать, — оборвал их Голдфарб.

Тут Фаррагат с ужасом понял, что не помнит, куда дел заточенную клавишу от печатной машинки, которой срезал проволоку. Если ее найдут, решат, что это самодельное оружие, и по отпечаткам пальцев выйдут на Фаррагата, дадут ему еще три года. Он постарался припомнить до мельчайших подробностей, что именно делал в кабинете Маршека: пересчитал цветы, послушал рассуждения Толедо о фунтах мяса, вернулся в кабинет и заточил клавишу. Потом срезал проволоку, сунул ее в штаны, но в спешке и суете совсем забыл, куда дел злополучную клавишу. Погасив свет, он неуклюже прошел по коридору и объяснил воображаемому охраннику, что у него разыгрался ревматизм из-за постоянных дождей. Фаррагат не переживал по поводу цветов и украденной проволоки — но вот клавиша вполне могла его выдать. Только вот где она? На полу возле одного из горшков, воткнута в землю или осталась на столе у Маршека? Клавиша, клавиша! Он никак не мог вспомнить. Зато отлично помнил, что Маршек должен вернуться в тюрьму только часам к четырем в понедельник, да, в понедельник, оставалось только выяснить, какой сегодня день. Медицинское обследование проводили вчера или позавчера, или, может, позапозавчера, когда Рогоносец стащил у Петуха Библию? Он не помнил. Тайни принял дежурство у Голдфарба и вслух зачитал объявление, которое начиналось с даты, и Фаррагат понял, что сегодня только суббота. Так что пока можно не волноваться из-за клавиши.

Тайни объявил, что заключенные, которые пойдут фотографироваться, должны побриться, одеться и ожидать своей очереди. Сфотографироваться захотели все обитатели блока Д, даже Скала. Фаррагат понял, что затея с новогодней елкой вполне удалась. Заключенные действительно заметно успокоились. Он подумал, что, наверное, человеку, который идет к электрическому стулу, было бы очень приятно поковырять в носу. Спокойно и даже весело они побрились, вымыли подмышки, оделись и сели ждать.

— Я хочу переброситься в картишки со Скалой, — сказал Рэнсом. — Хочу переброситься в картишки.

— Да он же не умеет играть в карты, — отозвался Тайни.

— Но все равно хочет поиграть, — заявил Рэнсом. — Глянь на него.

Скала улыбался и кивал головой, как он всегда делал, когда на него обращали внимание. Тайни отпер дверь в камеру Рэнсома, тот вытащил стул в коридор и сел напротив Скалы с колодой карт.

— Одну тебе, одну мне, — сказал он.

Петух прошелся по струнам и запел:

Тайни разозлился:

— Ты что, хочешь, чтобы сюда снова вломился Чисхолм со своей бандой придурков?

— Нет-нет, — сказал Петух. — Конечно, не хочу. Я хочу совсем другого. Знаешь, если б я состоял в комитете по рассмотрению жалоб, или как там он называется, то прежде всего убедил бы остальных сделать нормальную комнату для свиданий. Ну да, все говорят, у нас она гораздо лучше, чем в «Стене», но если б ко мне однажды пришла красивая цыпочка, я бы не хотел болтать с ней через стойку, как продавец в магазине. Нет, если бы ко мне пришла цыпочка…

— Ты сидишь здесь уже двенадцать лет, — воскликнул Тайни, — и к тебе ни разу никто не приходил. Ни разу за все эти двенадцать лет.