Игорь Удачин - Ковчег

Ничего особенного в глаза будто не бросалось. Но так ли уж совсем ничего? Зачастую мелочи могут поведать о многом — пусть не сразу найдется удобоваримое объяснение тому, о чем они способны рассказать. Да вот хотя бы… пыль! Нигде, куда ни посмотришь, ни единой соринки: все вылизано, все блестит! Каждая вещь на своем месте! Неужели у карлика как у мифического гекатонхейра — сто рук? Или где-то в доме скрывается армия неуловимой прислуги? А ведь это наблюдение — только случайный штрих, цветочки…

Взгляд Занудина перекочевал к скромным оконцам, впускавшим толику уличного света в холл. Небо посерело, казалось скомканным, грязным. Вчера, в это время дня, Занудин был не на шутку вымотан, ноги гудели и просили передышки, а над головой проплывала точно такая же, как сейчас, вплоть до оттенка, безбрежная неприветливая пелена. Остаться ночевать под таким небом означало повести себя крайне неосмотрительно. Собравшись с силами, он прошагал без отдыха еще добрых часов пять, пока ему не улыбнулась удача. Вырисовывая пальцем невидимые узорчики на пустынном столе, Занудин невольно погружался во вчерашний день и, конечно же, припомнил как отыскал «Ковчег»…

…Долго, сбившись с дороги, брел он по темному, шуршащему лесу. Сизый холод застыл на хвое огромных сосен, черными макушками цепляющихся за набежавшие тучи. Порой мерещилось, что кто-то идет следом. Становилось жутко, и Занудин ускорял шаг, отчего все чаще и очень больно натыкался на сучья. Но вот деревья впереди словно расступились. Как в полусне раздались величественные раскаты органной музыки. Они приблизились, пронизывая мрак — и тут же смолкли…

«Ковчег» показался ему простеньким приземистым строеньицем, похожим, скорее, на таверну; в лучшем случае — на здание администрации в дикой колониальной стране. Но когда в поисках входа Занудин принялся обходить его вокруг — лоб покрылся испариной! Периметр здания внушал бесовскую веру в свою нескончаемость… непомерность… Даже сейчас — вспоминая — сложно описать то странное ощущение. Стена только и делала, что убегала в темноту. Занавешенные окна копировали друг друга. Разыгрывался таинственный и мрачный спектакль пространственной иллюзии. Занудин начинал интуитивно догадываться, что чувствует белка в колесе, старания которой смешны и напрасны, как бы резва она ни была.

Чемоданы в конце концов безвольно упали к ногам. Занудин остановился, чтобы перевести дух. Щелкнул зажигалкой, закурил — и поперхнулся с первой же затяжкой, словно дым попал не в то горло. Вот она, черт подери, дверь, перед самым его носом — хотя Занудин дал бы руку на отсечение, что пять секунд назад ее не было! Над головой бесшумно покачивалась вывеска, извещающая о том, что он перед входом в гостиницу. Бог ты мой. Через считанные минуты Занудин стал «ковчеговским» постояльцем…

Все, о чем призадумался сейчас Занудин, было сумбурно, как сам первородный хаос. Впрочем, стоит ли отдавать дань каждой навеваемой мысли, если и так совершенно сбит с толку и мыслей этих плодящееся множество, запущенная волна, из которой стихия с течением времени грозится вздыбить девятый вал?! Несчастный Занудин выглядел как никогда бледно. Несколько раз проведя по губе ногтем, ни с того ни с сего принялся его грызть (чего раньше за собой не замечал). Все труднее и труднее становилось совладать с грузом непростых дум натощак.

Но любая пытка рано или поздно заканчивается. Веселым туканьем семенящих шажков напомнил о себе карлик. Наконец-то! В руках коротышки подрагивал поднос с обеденными приборами, а на лице зияло подобие услужливой улыбки. Встав на цыпочки, он не без труда водрузил ароматные кушанья на стол.

— Выглядит аппетитно, Даун, — отозвался Занудин. Тех мыслей, что мучили его минуту назад, уж не было и в помине.

— Суп из чернослива, запеканка рисовая с мясом, овощной пирог, сладкий картофель под соусом, икорочка, жульен, чай с блинчиками…

— Благодарю.

Стоило Дауну отойти на два шага в сторону, Занудин моментально растерял все рамки приличия. Вилка и нож оказались на столе лишними — в ход пошли руки. Рот и щеки, набитые снедью, превратились в устрашающий молотильно-жевательный агрегат. Ах, каким зверски голодным он себя чувствовал!

А уже через пять минут от количества съеденного Занудину сделалось дурно. Он осторожно откинулся на спинку стула, слезящиеся глаза уставились в потолок. Меньше всего в подобном состоянии он желал чьего бы то ни было общества, но как раз в этот момент, сверкая линзами очков, в холле нарисовался Поэт.