Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях

Первым желанием разлепившего сонные глаза Аборигена было, конечно, дать стрекача. Но мы обступили его, перекрыв все пути для побега, и пытались добиться хоть какого-то контакта. Аборигена одолевала мелкая дрожь, и разговаривать с нами он, по всей видимости, не собирался. Демон хотел наградить его для острастки затрещиной, но в ситуацию из-за наших спин вмешалась, державшаяся до этого момента в стороне, Виктория.

— Демон! Я здесь. Без рукоприкладства — хорошо?

Демон плюнул и ретировался, закурив у дальнего окна. Мы со Сливой тоже отошли, затоптали ногами то, что оставалось от костра, и стали распаковывать пакеты: с собой у нас была яблочная настойка, шоколад и мягкий хлеб.

Поведение Аборигена, скажу честно, меня несколько удивило. Когда представился наконец случай сбежать, он как раз таки этого не сделал. Аккуратно сложил одеяла в стопку и продолжал за нами наблюдать. Большей частью, мне показалось — за Викторией. Но хотя Виктория и взяла на себя роль его защитницы, дальнейшего внимания к оборванцу не проявляла.

Другими словами, как-то получилось, что мы смирились с пятой парой глаз и ушей в соседстве с нашей компанией и пытались особо не спотыкаться взглядами об Аборигена. Вели себя так, будто его рядом нет. Это было чем-то новым для нас, и необъяснимый интерес к эксперименту определенно присутствовал.

— Демон, ну ты чего там?! Иди сюда. Разливаем.

Мы пили настойку, морщились, закусывали шоколадом, жевали вкусный хлеб и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Все почти как обычно.

А когда настало время уходить, Демон огорошил всех своим поступком. Подошел к Аборигену — тот сократился как червяк от укола, ясно, не ожидая для себя ничего хорошего. Но Демон лишь поставил перед ним недопитую бутылку, а рядом положил несколько сигарет и завернутый в бумагу ломоть хлеба. Ничего не сказал, не посмотрел. Развернулся и направился на выход.

Еле слышное «спасибо» догнало нас на лестнице, когда все четверо, смущенные и молчаливые, мы спускались вниз.

20 июня

Снова «недостройки». Вечер. Развели костер и варим в котелке кофе. Над головой ― чистое сумеречное небо, а по помещению разносится душистый запах приготовляемого напитка. Романтика.

Невдалеке — у стены, за кругом света, как что-то уже само собой разумеющееся — Абориген. Демон рассказывает про свое детство. Настроение у нас легкое. И даже такое, знаете, шутливо-отвязное.

— Лет шесть мне было, наверное. Родители прочитали мне сказку про русалочку — уж и не вспомню, как она называлась. Но на свою беду, надо сказать, прочитали. Я просто с ума сошел. Как только за мной недоглядят, ― хватаю удочку — и на пруды. Все русалку хотел поймать. Вот поймаю, думал, и будет она мне невеста! — вполголоса посмеивается своим воспоминаниям Демон.

— А я русалок не люблю, — с серьезным видом вставляет Слива, — у них ног нет, одни хвосты. Скользкие, заразы, и рыбой воняют.

Демон делает вид, что воспринял слова Сливы, как личное оскорбление. Виктория смеется, обняв колени и раскачиваясь взад-вперед.

— Ну-ка, умник, ты расскажи что-нибудь, — обращается к Сливе Демон.

— Что именно?

— Е-ка-лэ-мэ-нэ! Что-нибудь забавное из своего наивняцкого детства.

Слива ненадолго задумался, но вот лицо его просветляется — что-то да вспомнил.

— Хорошо, слушай. Шел я один раз с матерью по улице, а на скамейке сидел мужик: как теперь могу догадаться — с сильного похмелья. Вид у него был жалостливый, унылый такой, потрепанный, в руках пивная банка — поправлялся. И что-то в моих детских представлениях заставило углядеть в нем нищего, про которых тоже читали мне сказки, про их пустой карман и золотое сердце, спасающее мир. «Мам, дай монетку», — говорю. «Зачем тебе?» — спрашивает. «Надо, мам. Доброе дело нужно сделать». Она допытывается — я не признаюсь. Ладно. Дает. Я беру эту монету и бросаю мужику в банку. Ох, что дальше было! Крику! Воплей! Как же я заставил мать краснеть за себя… — Слива улыбается, но глаза его грустные.

— Сколько тебе было?

— Лет восемь.

— Когда мне было одиннадцать, — продолжает обмен историями Демон, — и никого дома не было — я разделся донага, встал задом к зеркалу и разрисовал свою попу масляными красками.

Слива присвистывает. Виктория опять смеется.

— На каждой ягодице у меня было по человечку с лопатой, — невозмутимо рассказывает дальше Демон, — и когда я прохаживался возле зеркала или просто переминался с ноги на ногу — мои землекопы усердно начинали копать в области… гм… промежности. Я был безмерно доволен своим творением!