Роман Солнцев - Поперека

– А кто вам сказал, что непременно надо в КПРФ? Хотя, разумеется, там бы от вас не отказались. Идите к левым патриотам... да хоть к либеральным демократам! Но тогда будет понятно, как относиться к вам. Как объяснять любые ваши действия. – Он медленно улыбнулся, перемещая чубук трубки из одного угла рта в другой. – То есть, даже хорошее ваше дело будет объяснено происками той или иной партии, опять же популизмом той или иной партии. Но нельзя оставаться сегодня свободным и независимым.

– Я свободный волк, – процедил Поперека. – Что же в этом дурного?

– Я не считаю, что это дурно, но, учитывая то, что я сказал, вступайте, куда угодно. Это как на войне. Если вы солдат той или иной страны, вас берут в плен и обменивают на своих. Но если вы непонятно кто...

“Какое-то безумие. Неужели старик всерьез?!”

– Могут просто пристрелить?.. – закончил фразу гостя Петр Платонович.

– В известном смысле, – кивнул Виталий Олегович, выпуская в потолок струю сладковатого дыма, от которого уже мутило Попереку. – А насчет публикации... я думаю, не нужно вам подавать в суд на газету... договоритесь интеллигентно. Я звонил, они готовы заплатить за моральный ущерб. Просите тысяч десять, они дадут.

– Мне не нужны их деньги, – ответил Поперека.

– Я говорю о долларах, – уточнил без улыбки Карсавин. – Почему не взять? За все надо платить. А мой сын при мне извинится. Хотя писал эту гнусность, конечно, не он. Мальчика просто подставили. – Карсавин покрутил в воздухе трубкой. – Понимаете... библейская ситуация... кто не с нами, тот против нас... Купить вас не могут, это я доподлинно знаю. Остается ошеломить, чтобы толкнуть вас на какие-то действия в смысле выбора своего берега. Повторяю, я не сторонник таких методов. Но если уж случилось, вы должны знать мотивы.

Величественно кивнув, академик, наконец, ушел. Поперека открыл раму окна.

Надо же, Виталий Олегович уже в редакцию позвонил. И откуда у газеты такие деньги? Но если и требовать, надо требовать с заказчиков? А как докажешь? Ладно, черт с ними. А вот то, что поведал академик, любопытно. Неужто грядет новый 17-ый год?! С ума сходят политики. Но я ни в какую партию не пойду.

Только задумался Поперека над научной статьей, как зазвонил на столе телефон.

– Это Сойкина Елена, движение “Единая Россия”, – представился звонкий голос. – Мы с возмущением узнали, что...

– Не нужно... – буркнул Поперека и бросил трубку. “Самозванцы! Тоже! Понавешали по городу плакаты... будто бы берут под свой контроль выплату зарплат и пенсий трудящимся... Вы бы хоть узнали, сколько получают профессора, и когда получали последнюю зарплату?”

Телефон зазвенел снова, и Поперека снова бросил трубку. И пошел домой.

Выбрав путь через березовую рощу, чтобы меньше встречать людей, он подумал: хорошо, что мать никогда уже не прочтет этой публикации, а отец далеко, в соседней области, и ему не до сына... с молодой женой живет. И не стыдно?

А тебе? Третий или, вернее, четвертый раз женат (на Наталье – после Люси – второй раз) – не стыдно? Тумбочка была твоей женой – не стыдно? И еще, бог свидетель, сегодня секунды растерянно стоял перед ней. Уж не ожидал ли, что она возьмется помочь тебе? Тебе что, еще и твои бабы должны помогать? Тебе, железному кобелю-волку, как ласково тебя называла в год нелепой совместной жизни бывшая одноклассница Люся....

А разговор со стариком Карсавиным весьма интересен. Если я буду в какой-нибудь другой партии, что все мои претензии в адрес КПРФ будут восприниматься логично и спокойно. А если я независим – непонятно, зачем я веду ту или иную работу. Стало быть, надо определяться?

Я – определился навсегда. Я – свободный человек.

Эту ночь он провел в бывшей квартире матери. Петр Платонович с Натальей лет двенадцать назад, когда сами вновь сошлись, помогли ей продать родной домик на станции Беглецы, где она осталась одна, и купить однокомнатную квартиру в Академгородке, в доме на самом краю застроек, над рекой. Мать радовалась новому месту, не могла надышаться воздухом живой тайги и большой воды, но болезнь уже забирала ее...

После ее смерти Поперека как-то обыденно и бегло собрал свою одежку и перешел жить сюда. Сказал Наталье, что хочет в одиночестве поработать, будет писать монографию, иной раз навещая жену и детей. Но оба понимали – это вновь распад семьи, или полураспад. Впрочем, Наталья не удерживала. Он, кажется, ей окончательно надоел своими воспаленными рассуждениями обо всем на свете.