Андрей Мелехов - Mon Agent или История забывшего прошлое шпиона

— Хотите закурить?

Переводчик решил использовать тот диалект арабского, на котором обычно говорят в Междуречье. Старик с недоумением посмотрел на него и задал ответный вопрос. Переводчик поднял брови и послушно перевёл:

— Допрашиваемый не понимает смысла глагола «курить»!

Констебль недоверчиво покосился на него: в самом деле, не такие же они там бедные! Переводчик прочитал сомнение на лице полицейского, принял его на свой счёт, немедленно оскорбился (так, как умеют обижаться лишь переводчики, заподозренные в некомпетентности) и сухо подчеркнул:

— Уверяю вас, Констебль, я перевёл ваш вопрос не допускающим двойного толкования образом! Кстати, если это интересно, наш собеседник говорит на таком архаичном арабском, как будто только что выбрался из лампы Аладдина!

Констебль с огромным интересом отнёсся к этой информации. Он машинально потёр вспотевшие ладони и задал следующий, вполне логичный вопрос:

— Каковы ваше имя, место и год рождения?

Старик на секунду задумался, а потом скороговоркой сообщил нечто такое, от чего у переводчика пропал весь его апломб:

— Его имя — Мохаммад Бин Абдалла, а родился он в… Нет, он явно путает что-то с датой рождения! По моему, задержанный просто неграмотен…

— Скажите дату! — нетерпеливо прервал его Констебль. — Ваше мнение я спрошу, когда оно мне понадобится!

Переводчик озвучил дату и немало подивился тому, что Констебль и глазом не моргнул, услышав о второй половине первого тысячелетия после рождества Христова. Вместо того чтобы поразиться невероятности сообщённой ему информации, полицейский поднял с бетонного пола потрёпанный кожаный мешок и один за другим выложил на стол предметы, составлявшие его содержимое. Поочерёдно были извлечены позеленевшая за века медная лампа, рваные тряпки из домотканой материи и пергаментные свитки. Констебль развернул один из свитков и разложил его на столе. Старик с любопытством посмотрел сначала на Констебля, демонстрировавшего ему его собственное имущество, а потом и на сами вещи, уже получившие инвентарные бирки со штрих-кодом. Он даже поводил пальцем по одной из наклеек. Переводчик продолжал обиженно молчать. Нервозность полицейского в отношении неграмотного араба-старьёвщика была так же непонятна, как и происхождение диалекта последнего. Лингвист считал, что прекрасно знает, как говорят по-арабски в местности, упомянутой стариком. Он уже хотел сообщить Констеблю о своём выводе, когда его взгляд упал на развёрнутый свиток. Глаза эксперта широко открылись от удивления. Переводчик резко придвинул к себе шуршащий пергамент и, под пристальным взглядом допрашивающего, принялся жадно вчитываться в бегущую вязь арабского текста. Старик спрятал усмешку в густой бороде и что-то сказал, показывая на рукопись.

— О чём он говорит? — нетерпеливо спросил Констебль.

— Он сказал, что сам никогда не смог бы записывать так красиво и бойко, как получалось у его приёмного сына…

Вопреки инструкциям и здравому смыслу, Аналитик и Снежная Королева сидели в баре уже второй час и как минимум три раза успели полюбоваться на самих себя в повторявшихся каждые полчаса выпусках новостей. После нескольких порций горячительных напитков парочка погоревших из-за средств массовой информации шпионов тихо давилась от смеха, вызывая доброжелательно-любопытные взгляды соседей по бару. Оба понимали, что в ближайшее время их ждёт неминуемая эвакуация с территории Соединённого Королевства, длительные разбирательства с начальством и, весьма возможно, «переработка» или даже увольнение. Первое означало отстранение от оперативной работы и направление на какую-нибудь канцелярскую должность в министерстве туризма. В возможность избежать последнего ни один из них не верил. Снежная Королева не стала бы менять своё лицо даже для спасения собственной жизни, не говоря уже об идеалах сионизма. Аналитик же, до сих пор пристально рассматривавший себя в любой попавшейся зеркальной поверхности, давно и твёрдо решил, что если и ляжет опять под нож доктора Менгеле, то сделает это лишь для восстановления первоначального, Богом данного, облика. В общем, водка, единодушно выбранная сегодня в качестве средства интоксикации, текла ручьём, разговор становился всё более оживлённым, а руки собеседников всё чаще останавливались на коленях друг друга.

Незаметно присевшая у стойки бара сероглазая красивая смуглянка (разумеется, это была Мари), как и все остальные коротавшие время в баре, не могла не обратить внимания на ворковавших голубков. Разумеется, она узнала мужчину, поразившего её своим знанием древних языков. Вновь увидев его в компании очаровательной блондинки, она, к своему изумлению, испытала давно забытое чувство. Ей вдруг стало очень, до тошноты, неприятно. Потом захотелось одновременно уйти и остаться. Хотя как раз оставаться и продолжать смотреть на влюблённую парочку особого желания не возникало. Ещё более удивительным было внезапное чувство жалости к самой себе. Если бы Мари подумала, то, возможно, и вспомнила бы, что испытываемая забавная гамма чувств обычно сопровождает первые приступы самой обычной девчоночьей ревности. Впрочем, скорее всего, выдающаяся лингвистка никогда не призналась бы даже себе, что способна на подобное. Тем более ради вполне обычного мужчины, которого она встретила во второй раз в жизни. В конце концов Мари в раздражении отвернулась и, заказав свой напиток, попыталась сосредоточиться на изучении чистового перевода рукописи, найденной в Египте.