Эндрю Уилсон - Любовь в отсутствие любви

Роман с Моникой на многое открыл ему глаза. Этой женщине был нужен он, неважно, с деньгами или без. (Правда, Саймон никогда не задумывался, как развивались бы их отношения, если бы не старик Эллисон.) Она ничего не требовала, кроме любви. Стоимость своих былых рискованных приключений — «охоты», как он это называл, на секретарш — он обычно подсчитывал. Ему нередко казалось, что дешевле было бы иметь дело с «девушками по вызову», но чувство собственного достоинства не позволяло ему опуститься так низко. Даже в отношениях с женой ему не раз становилось не по себе оттого, что он за все платит. Но с Моникой все обстояло иначе. В ней он нашел родственную душу. Оба сходились во мнении, что деньги — единственная вещь в мире, которая гарантирует личную свободу; без которой невозможно жить нормально. А для Ричелдис деньги существовали просто для того, чтобы на что-то их менять. Стоило ей обнаружить на своем текущем счету хоть двести фунтов, как она бросалась в «Питер Джонс», [66] Универмаг на Кингс-роуд. чтобы все разом потратить на очередные пододеяльники, сковородки, полотенца или садовые скамеечки. Она без разбору хватала все, что попадалось под руку. Казалось, ей нравился сам процесс приобретательства. Многие годы Саймон с неприязнью замечал ее жадность и стремление во всем себе потакать. Она меняла обои и плафоны так, как другие женщины меняют белье. И это его деньгами она сорила, явно не утруждая себя вопросом, откуда они берутся. Деньги Саймона не давали ему власти, они просто обеспечивали ему спокойствие. Он не смог бы стать владельцем «Дейли Мейл» или «внести значительный вклад» в фонд Консервативной партии. Но он никогда и не ставил себе такой цели. Ему было достаточно того, что он имеет. Деньги просто защищали его от возможных неприятностей, придавали уверенность в завтрашнем дне.

— Я ненавижу все, — сказал он Монике однажды в постели.

— Не реки и не горы, а политиков и многоэтажные гаражи. — Она понимала его с полуслова.

— Конечно, не горы. Кстати, а не съездить ли нам в горы? Можно покататься на лыжах. Говорят, ощущения непередаваемые. Выбирай: Верхняя Савойя или Овернь? Куда бы тебе хотелось? Не стесняйся.

— Мне очень бы хотелось, любимый. Я так устала отстаивать свою независимость, так устала быть сильной и хладнокровной, держать дистанцию между окружающим миром и собой. Я уже пятнадцать лет живу в Париже и почти только этим и занимаюсь.

Судьба предоставляла им шанс от всего этого убежать, во всяком случае, так им казалось в тот момент. Когда Саймона начинали одолевать мрачные мысли о том, способен ли он еще любить, подобное сходство убеждений радовало. Он и Моника видели смысл в одном и том же. И, помимо того, что она казалась ему красивой, у них абсолютно во всем совпадали взгляды. С Ричелдис у него такого никогда не было.

И вот уже три дня, как они не вместе. Моника настояла на том, что должна уехать; она считала, что теперь, когда Ричелдис вернулась в Сэндиленд, обманывать старую подругу было вдвойне бесчестно. Даже унизительно. Разумеется, рано или поздно Ричелдис все узнает, но, по мнению мисс Каннингем, это «рано или поздно» было неприемлемо. Они обязаны были сами сказать все Ричелдис. И до тех пор, пока Саймон это не сделает, Моника решила оставаться в Париже. Кроме того, несмотря на свою любовь к Саймону, она начала уставать от затворничества в мотеле. Ничто не может утолить тоску парижанина по воздуху и свету своего города; и Моника тосковала даже по его запаху, который она так любила; по серым прямым улицам; крошащейся штукатурке; облупленным старым ставням; неоклассическому великолепию фасадов; по веревкам, кошкам и цветочным горшкам во внутренних дворах: она привыкла ко всему этому бездушному, бессердечному блеску и в то же время убожеству французской столицы — и теперь ей всего этого не хватало. И она уехала, не зная, как объяснит свою отлучку Агафье Михайловне, и предоставив Саймону объясняться с Ричелдис.

Прикончен пирог, выпито бургундское вино. Саймон расплатился и вышел на морозный воздух. Уличный музыкант, ветеран войны, играл на губной гармошке мелодию «Вифлеем». Знакомые звуки, несмотря на плохое исполнение, напомнили Саймону обо всем, что было связано с приближающимися праздниками, — сумасшедшей беготне за покупками; упаковке и распаковке; неизбежном переедании; мучительном чувстве, будто заключен в тюрьму вместе с толпой людей, которые тебе вовсе не симпатичны; показном дружелюбии; и наконец, о Ричелдис, сияющей и улыбающейся, наслаждающейся каждым моментом всей этой ерунды.