Эндрю Уилсон - Любовь в отсутствие любви

До отлета оставалось мало времени. Моника с преувеличенной озабоченностью спросила, не опоздает ли ее спутник на самолет. Выйдя из ресторана, попрощалась как ни в чем не бывало. «Может, вырвешься как-нибудь еще в Париж, дорогой? По-моему, наш разговор не окончен».

И прежде чем он успел открыть рот или поцеловать ее на прощание, она растворилась в толпе на Сен-Жермен дю Пре.

Прошло три недели. На рассвете, когда ночь уже ушла, уступив место солнцу, а оно еще не проснулось, воздух кажется серым, поэтому это время так и называется: «серый час». Ричелдис разбудило пение ранних птиц. Она прислушалась, пытаясь понять, кто сегодня славит новый день. Казалось, скворец передразнивает дрозда. Более музыкально одаренные ласточки давно улетели на юг, но Ричелдис никогда не была привередой и с удовольствием внимала утренней песне.

Она потянулась, задев рукой уютно посапывающего рядом мужа, коснулась губами его плеча, заботливо подоткнула теплое одеяло. Сон слетел с нее окончательно, она почувствовала себя бодрой и выспавшейся.

Как она любила краткие мгновения раннего утра! Домашние привыкли нежиться в постели подолгу, и это время принадлежало только ей. Ричелдис наслаждалась одиночеством, зная, что никто его не нарушит, не будет приставать, ныть, просить есть, пить — да мало ли что может прийти в голову ее многочисленному семейству, без которого она не мыслила своей жизни. Она не мыслила себя без Маркуса, без его зависимости от нее, она старалась во всем угождать любимому мужу. Ей нравилось быть женой, матерью, хлопотать по хозяйству, вести дом. В ее умелых руках все ладилось и спорилось, а дом был набит всевозможной техникой, призванной облегчить жизнь хранительницам очага.

Возмущенные рыдания Маркуса, потерявшего игрушечный поезд, капризное ворчание Саймона, беспричинно (всегда беспричинно!) пеняющего ей, что в шкафу нет ни одной чистой рубашки, — все это Ричелдис воспринимала как озвучивание потребности быть любимыми и всегда с готовностью на него откликалась: для каждого у нее было припасено ласковое слово, вкусная еда, развлечения в выходные дни. Но даже ей, так истово любившей свое гнездышко, необходим был какой-то автономный «источник энергии». Утренние часы тишины и покоя «заряжали» ее силами на весь день.

Встав с постели, она всей грудью вдохнула прохладный воздух. (Саймон не признавал жарко натопленных помещений, и они не включали центральное отопление до наступления ноября — якобы не могли себе позволить такое дорогое удовольствие. Такие вот мелкие семейные радости.) Взяв со спинки дивана розовый мохеровый свитер, она натянула его через голову. Поверх накинула махровый халат Саймона, который доходил ей до пят, и бесшумно выскользнула из комнаты.

Сэндиленд был вечно наполнен звуками. В закутке еле слышно брюзжала газовая колонка. Вентилятор в туалете начинал весело гудеть, как только выключался свет. Гудение длилось минут по пять. А что целыми днями творилось на кухне! Важно шуршала ворчливая посудомойка «Занусси», набитая тарелками и чашками, свирепо тарахтела сушилка-автомат. И только в этот ранний час электрические помощники молчали, затаившись до того момента, когда потребуются их умения.

В комнате для гостей спали Белинда с Жюлем. «Ужасно забавный тип, где она такого откопала?» — подумала, усмехнувшись про себя, Ричелдис, любуясь, как наливается утренним светом ее сад. Силуэты голубых елей молча покачивались на фоне акварельно розового неба.

Поставив чайник, она задумалась: кусок молодого барашка, остатки лукового пирога, малина, собранная ее руками… Твердые ягодки, похожие на красные камешки, были разложены по специальным целлофановым пакетикам и лежали в морозилке, дожидаясь своего часа. Достать один пакетик или два? Немного поколебавшись, она решила, что одного не хватит. Все-таки завтракать будет девять человек — трое детей, они с Саймоном, Белинда, Жюль, Бартл и Мадж.

Вот и начался новый день. Чайник бурлил вовсю. Ричелдис вдруг подумала о Бартле. У него всегда такое печальное лицо… Странно, братья так похожи и в то же время такие разные. Бартл вечно во всем сомневается, погруженный в одному ему понятный мистицизм, никогда нельзя понять, шутит он или говорит серьезно. Бедняга Бартл… И почему его все так называют? Она даже думала поначалу, что Беднягабартл — его настоящее имя, настолько прилепилось к нему это определение. Ричелдис выглянула в окно. Казалось, какой-то безумный художник трудится, расцвечивая небо разными оттенками красного — от алого до бледно-розового. Лужайки покрыты блестящими капельками росы, по стене вьется вирджинский плющ, топорщат свои мягкие иголочки яркие осенние астры и хризантемы, возле ограды поздние розы тянутся пышными головками к солнцу. Ричелдис иногда жалела, что не может, как Бартл, переводить свои чувства на язык слов. Тогда можно было бы рассказать или спеть переполнявшие ее чувства. Она ведь не просто любит своего мужа, детей, сад, дом. Она любит жизнь, саму жизнь.