Томас Хюрлиман - Сорок роз

Конечно, глаз у старика был зоркий. От него не укрывался ни покривившийся шов, ни дефект ткани, и тем не менее буквально только что он совершил ужасную оплошность — спутал будущую невестку со своей Соловушкой! Пошел в парк срезать несколько хризантем и увидел в беседке молодую женщину в белом, из-под тафтяных юбок которой выглядывал шнурованный башмачок.

— До чего же ты молода, — сказал Шелковый Кац, прижимая к щеке тонкую ручку в перчатке, — совсем как в незапамятные времена!

— Ах вот как, неужели?

Тут он разом побелел, пробормотал:

— Мадемуазель, простите великодушно, я ошибся на целую человеческую жизнь.

После этого инцидента он никогда больше не заходил ни в дом, ни в ателье. Жил только ради своих тагетесов, ради фуксий, глициний, герани. Отдавал всего себя пурпурным левкоям, кустовым, вьющимся и штамбовым розам, фрезиям и астрам. Глядя на изящные уксусники, он смеялся, а в экзотическом благоухании оранжерей путешествовал по джунглям далеких архипелагов. Жил в глухом уголке парка, в крытой камышом хижине, и ему как будто бы нравилось, что вокруг, как в детстве, вьются тучи комаров. Он отрастил бороду, похожую на хвост кометы, а поскольку ел очень мало, сапоги на тощих ногах казались большими и тяжелыми. Щеки его обветрили, побурели, словно каштаны, осенью от него пахло костром, зимой — холодом, по весне — землею, а когда надлежало принять важное решение, Арбенца посылали высмотреть шефа где-нибудь в кроне дерева.

Однажды утром он собрался подстричь катальпу, влез на стремянку, потерял равновесие, но, что характерно, даже своим смертельным падением великий Шелковый Кац доказал, какой он везунчик! Три года спустя грянула мировая война, закачались троны, заполыхали усадьбы, офицерам срывали с плеч эполеты, дамам — шляпы с головы, а клиентура ателье была, увы, слишком мягкотела, чтобы цепляться за свои шкурки. Цветные плюшевые жилеты, блузки с вышитыми дворянскими вензелями, белые кружевные зонтики от солнца, перчатки до локтя — все это разом обернулось прошлогодним снегом, никчемным хламом, на который не было спроса. В общем-то хорошая смерть, верно? Шелковый Кац покинул свое детище в зените славы, в прощальном зареве дивного закатного света.

Первая коллекция папá снискала шумный успех, однако пришло лето, и все объяла тишь, предшественница неистовых бурь. Рыбы выпрыгивали из воды за мошками; люди делали запасы и украдкой перешептывались, что-де военные министры империй останутся на посту, на воды не поедут. Погожим утром, когда бухта зыбилась легкой рябью, грянула беда. Своим выстрелом совершивший покушение выпустил на волю ураган, а у маман начались схватки. Когда ее на носилках вынесли из дома, по всей стране звонили колокола. Призывали мужчин к оружию, в том числе, увы, и главного врача больницы, и то ли роды были очень тяжелые, то ли акушерка толком не могла сосредоточиться, но роженица думала, что истекает кровью, и, стремясь задобрить акушерку и спасти дитя, на грани отчаяния дала священный обет. «Если я выживу, — поклялась она, — стану католичкой».

Она выжила.

И стала католичкой.

Сперва крестила новорожденного мальчика, потом крестилась сама и, едва оправившись от родов, преклонила колени и вошла в христианскую веру с той же решительностью, с какой прежде занималась конным спортом. Читала жития святых, ежедневно ходила к ранней обедне, устраивалась на задней скамье и, склонив голову, благодарила Мадонну за милосердную помощь в тяжелых родах. Прежнюю жизнь, состоявшую из скачек верхом на лошади и из балов, она теперь считала греховной, подражала святой Магдалине, а в три часа дня, в час Страстной пятницы, падала ничком на хорах Святого Освальда, рассыпав волосы по полу, точно крылья. Скоро, однако, ей было уже недостаточно молитв, покаяния и благодарности. Она твердо верила, что на нее низошла благодать, и полагала, что призвана непременно наставить и своих близких на праведный путь, на via crucis, путь ко кресту и спасению души.

Тетушки, ее золовки, сразу стали смотреть на нее с восторгом. С тех пор как упорхнула мамушка, они жили ожиданием чуда и неколебимо верили, что при рождении мальчика оное произошло — недаром же, когда начались схватки, по всей стране звонили колокола. Нет, думали все три, это не случайность, а веление свыше. Как-то вечером они втроем, тихонько напевая, бродили по парку, где возле компостной кучи горел костер. Яркие языки пламени рвались вверх из листвы, и внезапно они пали на колени, молитвенно сложили ладони и красивыми своими голосами вознесли хвалу Богу, Всемогущему. А потом побежали к городскому священнику и попросили принять их в общину верующих. Им конечно же не отказали, и с того дня в доме Кацев стартовала религиозная олимпиада по весьма своеобразным дисциплинам: у кого от долгих молитв более всего изранены колени, у кого от ночных бдений самые красные глаза, кто знает больше францисканцев, чем другие.