Дан Родес - Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие

Он стал вспоминать свои самые любимые места в Риме. Их было много, но одно особенно нравилось Кокрофту.

— Давай оставим его около Свадебного Торта. — Кокрофт всегда использовал это прозвище, которое римляне дали помпезному монументу, воздвигнутому в честь короля Виктора Эммануила. Кокрофт мог бы сказать, что, по большому счету, это самое красивое сооружение из всех, которые ему когда-либо приходилось видеть: гигантский кусок мрамора, освещенный пламенем вечного огня, возле памятника шумят фонтаны; где-то внутри этой холодной глыбы покоится тело неизвестного солдата, а над его головой скачут лошади — две бронзовые квадриги, установленные на высоких портиках по углам плиты, — они застыли в прыжке, и кажется, что кони сейчас сорвутся с пьедестала и улетят в небо. Кокрофт часто сидел на этой площади за столиком возле бара, расположенного прямо напротив старинной галереи, и любовался зелеными лучами лазерной подсветки, которая была установлена на крыше галереи. Он потягивал пиво, бормотал что-то невнятное об удивительном соседстве прошлого и настоящего и мечтал умереть. Кокрофт воображал себя сидящим на спине лошади — той, что слева, — кругом бушует страшная непогода: вспышки молний, ужасающие раскаты грома, — а он, перекрывая шум дождя и свист ветра, выкрикивает какой-нибудь монолог из «Короля Лира» (Кокрофт давно собирался перечитать эту вещь, поскольку из всей трагедии помнил одну-единственную строчку: «Прочь, гнусный страх и подлые сомненья»), после чего бросается вниз головой. Кровь заливает серые мраморные плиты, смешивается с бурными потоками дождевой воды, пенится, бежит, словно розовое шампанское, по водостокам и исчезает в люке, а его душа взмывает к небесам и вместе с конями уносится в вечность.

Он, правда, никогда не задумывался, каким образом ему удастся проскочить мимо солдат, стоящих в почетном карауле, и взобраться на спину лошади. И все же место его гибели показалось Кокрофту неподходящим для Тимолеона Вьета.

— Нет, — сказал он, — давай лучше оставим его возле Колизея. Да, именно возле Колизея. Мне очень нравится Колизей. Собственно, поэтому я и решил поселиться в Италии. Я часто смотрел на открытки с изображением Колизея. Такое величественное здание и… ну, там… всякие древние кирпичи. Конечно, в Колизее ему будет гораздо лучше.

Кокрофт подумал, что Колизей имеет большую историческую ценность, чем Свадебный Торт, и Тимолеон Вьета тоже является большой исторической ценностью: они вместе прошли через столькие испытания и столько пережили за эти годы, так что Колизей — самое подходящее место для Тимолеона Вьета, А кроме того, Кокрофт вспомнил, что однажды видел там двух кошек, которые нежились на солнце. Тимолеону Вьета понравится гонять кошек, он даже сможет их есть, если захочет, потому что рядом не будет никого, кто мог бы ему это запретить.

Боснийцу нравилось водить машину, и он давно не сидел за рулем, поэтому идея старика о поездке в Рим показалась ему заманчивой.

— Хорошо, поехали в Рим, — сказал он.

Всю дорогу старик пил и плакал. Время от времени Кокрофт засыпал, а очнувшись, пускался в долгие рассуждения о том, как он рад, что Тимолеон Вьета вступает в новую жизнь. Казалось, старик не замечал бешеной скорости, на которой Босниец гнал машину, и его опасных маневров, когда на перекрестках он почти утыкался в бампер стоящего впереди автомобиля.

— О боже, — сокрушался Кокрофт, — я столько лет держал его в неволе. А теперь, теперь у него начнется совершенно иная жизнь, он будет абсолютно свободен и счастлив.

Он не мог заставить себя обернуться и посмотреть через заднее стекло на сидящего в кузове Тимолеона Вьета. Каждый раз, когда Босниец делал крутой поворот или резко тормозил, пса швыряло из стороны в сторону, поводок натягивался и ошейник, словно удавка, стягивал ему горло.

Уже совсем стемнело, когда они подкатили к автобусной остановке возле Колизея. В прошлом это место уже становилось площадкой для воображаемого самоубийства Кокрофта: он, совершенно голый, стоит на краю самой высокой стены Колизея, потом делает шаг и тихо, словно листок, сорванный порывом ветра, падает в мертвую пустоту ночи. Он представлял, как его тело лежит на тротуаре, мимо идут прохожие, никто не обращает на него внимания. И только летучие мыши, словно летающие пираньи, растаскивают тело на куски; постепенно от него не остается ничего, кроме белого, дочиста обглоданного скелета. Три человека на остановке дожидались автобуса. Казалось, им не было никакого дела ни до старого пикапа, ни до развалин Колизея, со всем их величием и исторической значимостью. Кокрофт сделал то, что ему было велено: вылез из машины, откинул задний борт и отвязал собаку. Босниец остановился чуть поодаль, наблюдая, как старик взял своего любимца на руки и опустил на землю.