Мухаммад-Казем Мазинани - Последний падишах

Ты некоторое время смотришь на диск телефонного аппарата, затем возвращаешься за карточный стол. Мертвый Мышонок уже раздал карты, и все ждут тебя. Ты берешь свои карты и всматриваешься в них. Ни одной стоящей! Только вот бубновая дама и… «Завтра опять западная пресса поднимет враждебную кампанию…» Одну за другой ты бросаешь карты на стол. У тебя остался только трефовый валет. «Это те самые вооруженные группы, которые наши полицейские все время ‘полностью ликвидируют’? Во всех докладах страну представляют совершенно спокойной и безопасной. Разгромлены, мол, последние подпольные группы, и все влиятельные борцы с режимом и симпатизирующие им якобы брошены за решетку — коммунисты, религиозные фундаменталисты, националисты…»

Ты сбросил последние карты. Хуже игры быть не могло! Теперь очередь банковать Мертвому Мышонку, и вот он тасует карты… Но происшествие — убийство американцев — слишком задело тебя. Играть больше нет настроения. Ты бросаешь карты на стол и встаешь…

Стройными рядами мы направляемся из школы к главной улице города. Сегодня все не так, как в другие дни. Многие одеты по-праздничному, с иголочки. Мы вступаем на главную городскую площадь: ну и суматоха! Все городские воробьи слетелись на растущее здесь ясеневое дерево, семена которого похожи на воробьиные язычки, и вовсю обсуждают предстоящее событие. И народ собрался: женщины-домохозяйки, каменщики и другие строительные рабочие, и сотрудники учреждений, и возчики, и лавочники, и учащиеся школ, и кого только нет!

Отдельно вдоль улицы стоят дети высших городских слоев с розами в руках и все в одинаковой белой одежде, они должны сказать тебе — шахине, когда ты прибудешь в наш город, — «Добро пожаловать!» Эти дети во всех отношениях отличаются от нас, наверное, у них само естество другое. Они сотворены из хорошей глины, а мы — из плохой. Они пахнут приятно — одеколоном, например; а мы — дымом тех костерков, что тайком жжем после школы или до нее. Их ручки нежные и мягкие, а наши — в цыпках. Мы говорим по-народному, не разбери-пойми, а они — по-человечески…

Все тянут шеи, вглядываясь вдаль, ожидая тебя. Старые хаджи-болтуны при мечети поднялись на крышу и стоят рядом с куполом, а хаджи при базаре стоят, переминаясь, перед зданием рынка. Ленивое осеннее солнышко легло на асфальт прямо посреди улицы, чтобы раньше всех поцеловать твои стопы. Женщины-домохозяйки шушукаются, и слова «из мухи слона» порхают по всему городу — от кладбища до винного магазина на верхней площади, — но тебя по-прежнему нет как нет.

И вдруг шум и волнение охватывают людей, некоторые показывают пальцем в небо, и тут только мы понимаем, что в ожидании тебя следует смотреть именно в небо, а не в конец проспекта, который там, вдали, открыт, словно ворота, в пустыню. И мы все смотрим в небо; как страдающее от засухи племя в ожидании дождя, так и мы жаждем увидеть стальную птицу, что принесет тебя к нам; и тут опять поднимаются суматоха и вопли, и все показывают пальцами на точку в небе, и слышится глухой рокот идущего к земле вертолета. Не видно, однако, ничего, кроме пыли.

Вновь все успокаиваются. Старый городской мясник рывками тащит барана к триумфальной арке и привязывает его там. Бедное животное нюхает воздух влажным носом и, как и все мы, смотрит в небо своими глазами цвета халвы, чтобы, быть может, в последний миг увидеть тебя. Старый мясник раздраженно скидывает ногой в арык помет барана, потом подтачивает о бортик арыка свой острый нож с роговой рукояткой, чтобы сделать его еще острее.

Тот ряд, в котором стоят сотрудники учреждений, выглядит аккуратнее других. Все при галстуках и в костюмах, у кого помятых, у кого отутюженных, и в небо они поглядывают вежливо. А один из них так нервно зевает, что узел галстука на шее прыгает, словно в истерике.

Городские чиновники, а вместе с ними какие-то мужчины в черном, бесцельно прохаживаются туда-сюда, и походка у них такая, будто само колесо судьбы поворачивается с их хождениями и поворотами. Куда ни посмотришь, увидишь приезжего сотрудника, застывшего на месте как камень, словно в наказание за какой-то непростительный грех. Они повсюду: на крыше здания рынка, на минарете главной мечети и даже за каменной резной куфической [47] Куфическое письмо — стиль арабского письма, возникший в городе Куфа и отличающийся причудливой угловатостью линий. Используется на монетах, в украшениях зданий и прочих декоративных надписях. надписью на портике мавзолея имам-задэ.