Венди Герра: Все уезжают

Ночью Фаусто разговаривал с мамой. Я все слышала, потому что проснулась и лежала так, пока они не заснули. Его уволили, и он не может больше жить на Кубе. Нам всем придется уехать в Швецию.

Фаусто говорит, что не нарушил никаких обязательств и что честно исполнял свою работу, вот и все. А уезжает он из-за русских, которые не следят за своими атомными электростанциями и не хотят, чтобы он об этом написал все как есть. Вроде бы какие-то станции у них в стране плохо обслуживаются, и Фаусто решил их предостеречь. В общем, я не очень поняла.

Фаусто возвращается в Стокгольм, туда, где снега больше всего на свете, но я не верю, что отец меня отпустит. Конечно, он скажет «нет». Мой отец никогда не хочет того, чего хотим мы. Он всегда встает между мной и мамой. Я думаю, мама долго не протянет, потому что он все время старается помериться с ней силой. У мамы почти нет сил — я это знаю.

В прошлом учебном году, когда мама уехала в Анголу, у меня были довольно плохие оценки. Школа представила характеристику в суд, где говорилось, что Фаусто не возил меня на утренние линейки и что, пока мамы не было на Кубе, я пропустила много занятий. Получается, что в следующий класс меня перевели чуть ли не из милости. Считается, что я плохая ученица и зеваю по сторонам, пока другие извлекают квадратный корень из непонятно чего, и до сих пор не знаю таблицы умножения.

Мама вернулась из Анголы больная, с нервным тиком — из-за чего у нее подергивались губы — и отсутствующим взглядом. Слушание дела, словно специально, чтобы окончательно нас добить, назначили через три дня. Но Фаусто попросил через адвокатов, чтобы суд отложили, представив медицинскую справку.

Теперь уже ничего нельзя изменить, надо идти в суд, а это завтра. Мама погладила мне синий халатик. Тот, в котором я была на похоронах. Себе она приготовила всегдашнее черное платье, а Фаусто наденет свой серый костюм.

Завтра меня отберут у мамы — я это знаю. Но сегодня буду спать с ней всю ночь.

Сегодня во время суда зал был полон друзей отца и незнакомых людей. Я услышала ужасные вещи о маме, «проблемной и трудной особе». Говорили про «моральную деградацию в отношениях с детьми» и много чего еще — я не запомнила. Все, что говорили про маму, было плохо.

Зато отца всячески хвалили. Судья попросил меня сказать, с кем я хочу жить. Я встала — одна-одинешенька на весь зал — и посмотрела на отца, который с трудом сдерживался. И тут вдруг в окно влетело маленькое белое перышко. Оно подлетело ко мне, и я с силой на него дунула. Оно коснулось головы Фаусто, а потом моей левой руки. Я еще несколько раз дунула на перышко и ничего не сказала. Тогда вмешался отец и сиро сил, хочу ли я остаться с ним. Я не стала ничего говорить. Мама сидела тут же и глядела в пространство. Она всегда так глядит, когда сердится на меня. Как будто знать меня не хочет.

Потом показали несколько фотографий, где я была с Фаусто. Меня засняли в разных позах — где-то я вышла хорошо, а где-то ужасно. Фаусто ласково глядел на меня, а я все искала глазами то перышко, но так и не нашла.

Мы вышли из зала вместе с мамой. Она поцеловала меня в лоб и снова причесала. Потом произнесла один из своих протестантских псалмов и обняла меня, сказав, что я вела себя очень хорошо. Она проговорила это спокойным голосом. Но я-то знаю, что должна была сказать, что хочу остаться с ней. Страх перед отцом всегда лишает меня дара речи. Наедине с собой я готовлюсь высказать ему все, что думаю, но стоит ему появиться, как я уже ничего не помню.

Через два часа нам объявили решение суда. В течение трех лет я должна буду жить с отцом там, где выступает его театральная труппа, — в горах Эскамбрая, вдали от моря и лагуны. Вдали от мамы и, само собой, от Фаусто.

Мы должны попрощаться с мамой здесь же. Времени нет. Сейчас за мной придет отец. Я прошу маму позвать Фаусто. Она плачет. Не может понять, что я ей говорю. Наконец приводят Фаусто.

Он подходит ко мне и раскрывает ладонь: он поймал белое перышко и сохранит его для меня до того дня, когда я приеду к ним в гости.

Они со мной попрощались. Мама дала мне Дневник и пакет со школьной формой. Остальную одежду они на днях пришлют. Теперь я увижу ее только через месяц. Все кончилось. Отец ждет меня в канцелярии.

Меня отвела туда за руку какая-то женщина, которая по дороге все приговаривала: «Революция тебя не оставит». Не понимаю, при чем тут революция. Отец поджидал меня, рассевшись в кресле судьи. Женщина дала ему подписать какие-то бумаги и передала меня из рук в руки, словно я была почтовой посылкой. Отец крепко меня обнял, и я подумала, что еще немного, и заору, чтобы он меня отпустил.