Дмитрий Пригов - Только моя Япония (непридуманное)

Вызываю вчера к себе своего работника… — он оказался владельцем небольшого предприятия где-то в районе Ганновера.

…? —

Говорю ему, сделай то-то и то-то. —

…? —

А зачем? — спрашивает он.

И собеседник замолчал, медленно моргая тяжелыми налившимися веками, полагая, и вполне разумно, что никаких дополнительных объяснений не требуется. И не требовалось. Я уж как-нибудь понимаю язык притч и метафор.

Конечно, в Японии все предстает несколько в ином обличии со специфическими чертами восточного колорита. Предполагаемая нами некая тотальная продвинутость и даже вестернизация японского общества несколько мифологизирована. Даже очень мифологизирована. То есть абсолютно мифологична. По-английски, к моему большому удивлению, говорят весьма и весьма немногие, даже так называемые интеллектуалы, втянутые в переживание и обживание в месте своего проживания общемировых и европейских ценностей. Уж они-то, казалось, должны говорить. Нет. Не говорят. Говорят очень немногие. Да и в древности свои тоже не то чтобы погружены с головой. Нет. К примеру, в собрании местных токийских поэтов на вопрос об осведомленности российской публики по поводу японской поэзии я, естественно, помянул столь уже привычные нашему уху хайку, танку и Басё — нехитрый, но и немалый традиционный набор наших ориентальных познаний, включающий нечто подобное же из областей Китая, Персии и Индии. После выступления ко мне подошла известная серьезная местная поэтесса и вполне серьезно высказала не то чтобы упрек, но некоторое удивление по тому поводу, что я, сам по себе, по-видимому, вполне современный человек и поэт, почитаю подобное за поэзию, так как занятие танкой, весьма и весьма распространенное в нынешней Японии (даже в школах детей заставляют сочинять их), относится уже к некоторому роду традиционного культурного занятия-игры, художественного промысла, типа увлечения наших любителей природы, вырезающих из корней и веток всяческие самодельные чудеса. Да и известны по всему свету конкурсы на сочинение неких как бы танок для домохозяек, пенсионеров и любителей всякого рода осмысленного провождения свободного времени. А собственно поэзия, укорительно продолжала поэтесса, настоящая поэзия — это другое. Это западного образца тексты и поэтическое поведение. Я не возражал. А что я мог возразить? Я даже молча согласился, не в силах ей это объяснить на понятном ей наречии. Я и сам приверженец подобного же в пределах русской словесности. Я только пожал плечами и пробормотал что-то о достаточной неинформированности российской культурной общественности по поводу современной японской литературы и искусства вообще. Что было сущей правдой и в какой-то степени оправдало меня в глазах поэтессы, именуемой в поэтическом бомонде обеих Америк, Европ и самой Японии «японским Алленом Гинзбергом в юбке».

Однажды меня пригласили на подобный сеанс версификационной эксгумации в клуб любителей танки. Почтенные и не очень почтенного возраста люди, сняв ботинки, сидели вдоль деревянных стеночек за низенькими столиками, украшенными чайными чашечками, в столь неудобной мне позе. Кстати, известен даже некий китаец, изобретатель ее, этой коварной позы. В вышеупомянутом храме вышеупомянутого мастера дзэн-буддизма, вдобавок ко всему прочему, столь непривычному и обаятельному, наличествовал и маленький алтарик, посвященный этому первооткрывателю, с каким-то древнекитайским изображением не вполне внятного длинно-узко-бородатого китайца. Курились курения. В матовое окошечко лился матовый свет. Прошла особой местной породы бесхвостая кошка. Я внимательно приглядывался к изображению человека, изобретшего столь неприятное для меня мучение посредством своей, всемирно распространившейся и знаменитой даже у нас в России позы сидения…

Любители танки по очереди обменивались бумажками с иероглифами и произносили японские слова, подтверждая это виртуальным написанием знаков в воздухе или на ладошке левой руки, напоминая безумных математиков, подтверждающих свои умозаключения начертанием в воздухе фантомов формул, знаков и других математических монстров. Известный стихотворный жанр танки, как всем памятно (нашим ребятам, во всяком случае, — уж точно), состоит из пяти строчек содержащих в себе последовательно 5-7-5-7-7 (или 8 в конце для наиболее изощренных вариантов) слогов в строчке. Правда, на неяпонский взгляд и строчки, и слога, и счет — все это вполне нераспознаваемо, так как записывается иероглифами, каждый из которых в произношении имеет вполне различное количество слогов. Так что написание не соответствует произношению, и канон запечатляется только в произношении, мною, да и большинством европейцев абсолютно не-улавливаемый. Была предложена тема: принесенный кусок арбуза (тем более что кто-то действительно принес кусок арбуза, которого, правда, я впоследствии не видел и не испробовал). Содержание писаний собравшихся мне было вполне непонятно по причине отсутствия перевода, так как человек, меня туда приведший и служивший какое-то время толмачом, вынужден был отлучиться и никто из присутствующих не владел хоть каким-либо посредническим наречием. Но все хранили улыбчатое спокойствие и занимались словесным рукоделием.