Прошло два дня, а от жены не было ни слуху ни духу. Сергеев приходил с работы, готовил себе ужин, ей его без аппетита, мыл посуду. Потом он доставал из шкафа портвейн и садился слушать (вот когда они понадобились!) свои виниловые пластинки. Поздно вечером он переваливался в кровать и спал — не спал, ворочался до утра — в эти две ночи он говорил с женой больше, чем во весь последний год.
Наконец, эта «ломка» в одиночестве стала ему невыносима. На Третий вечер он, неожиданно для самого себя, оделся и подался из дому так решительно, словно по обдуманному важному делу. В действительности дела у него никакого не было, а был порыв, определенный, впрочем, в смысле направления. Сама страдающая душа повлекла Сергеева к товарищу его, священнику отцу Михаилу — человеку, сведущему в скорбях и знающему слова утешения.
Жил о. Михаил неблизко — в подгородней деревушке Гаврилки. Идти туда следовало через железную дорогу, через речку и дальше полем. А надо сказать, нигде человек настолько не чувствует свое одиночество, как зимним вечером в российском поле. И так это ощущение срезонировало в больной сергеевской душе, что ему ужасно захотелось сесть прямо тут, в снегу, замерзнуть и превратиться в бесчувственную кочку… Но он себя пересилил и все-таки добрался до отца Михаила.
О. Михаил (для своих — просто Миша) приходу Сергеева не удивился, а только посетовал, что тот давно не появлялся. Гости у батюшки случались часто, несмотря на удаленность проживания. Сергеев вошел, и его обдало приятным запахом старого бревенчатого дома.
— Здравствуй, Надя, — приветствовал он подошедшую матушку, и они поцеловались по-православному.
Михаил пригласил его:
— Проходи… Только не пугайся — у меня тут лазарет.
Сергеев прошел в комнату, и первый, кого он увидел, был… Генка Бок, лежавший на кровати. К кровати был приставлен стул, к стулу привязана швабра, а к швабре — капельница; трубка от капельницы тянулась к руке Генриха Иваныча.
— Привет, — слабым голосом поздоровался Бок.
— Приве-эт, — недоуменно отозвался Сергеев. — Ты что это тут валяешься?
— Что, что… Запой у меня, — Бок вздохнул. — Томка не знает, я для нее в командировке.
— А что ж ты не в больницу?.. А, ну да…
— В больницу нельзя — весь город станет пальцами показывать. Вот — Надя выхаживает.
— И давно у тебя эти… запои?
— Не очень… Понимаешь, работа достала — одни нервы. Хочется расслабиться, и вот — дорасслаблялся…
— М-да…
Сергеев сочувственно крутнул головой. Он помолчал несколько секунд и вдруг неожиданно признался:
— А от меня, Ген, жена ушла.
— Болтаешь… — Бок даже приподнялся с подушки. — У вас же любовь со школы.
— Стало быть, кончилась любовь… — Сергеев печально усмехнулся. — Лямур пердю, как говорят французы.
Сзади подошел отец Михаил:
— Чего «пердю»?
— Лямур… — повторил Сергеев. — От меня жена ушла.
— Не может быть… Наташа? — это изумилась Надя.
— Другой у меня нет… и этой, кажется, тоже.
Генка заворочался в кровати:
— Надька, вынимай из меня иглу.
— Зачем это?
— Водку будем пить, вот зачем… По такому поводу…
Все бросились его отговаривать, но Генрих был непреклонен.
Спустя два часа они уже… пели песни. Курица, осененная отцом Михаилом, лежала растерзанная; окна старого дома выходили прямо в космос… Впервые Сергеев почувствовал, что у него отлегло от души…
Проснулся он от хода часов. Мерно, с явным удовольствием, они хрустели секундами, как буренка жвачкой. «У попа-то часы идут», — подумал Сергеев и стал ждать, когда они начнут бить. Но часы все не били, зато с улицы донеслись голоса: казалось, женщины пели, но без мотива. Он открыл глаза и огляделся; напротив, сбросив одеяло, спал Бок — его крепкое тело отливало искусственным загаром. Сергеев встал и выглянул в окно. По дороге двигалась похоронная процессия; впереди в куртке, надетой поверх подрясника, шагал с кадилом отец Михаил. Процессия подходила все ближе, и Сергеев спросонья испугался: «Сюда, что ли, Несут?» Но нет — недружно перебирая ногами и попадая валенками в обочины, гаврилковцы протащились мимо, в сторону недалекого местного погоста. «На дому отпевал», — сообразил Сергеев и задернул занавеску. Ударили часы, и, словно отвечая им, громко захрапел Генка. Сергеев подошел к нему и бережно, как ребенка, перевернул. «Спи уже… алкоголик» — пробормотал он, и вернулся в свою койку.
Он снова уснул и даже увидел сон из тех, утренних, что запоминаются особенно хорошо. Приснилась ему Генкина жена, Тома. Она что-то мыла и прибирала в сергеевской квартире, а он все никак не мог отправить ее домой. «Иди к себе, — убеждал он Тому. — У тебя там Генка лежит больной!» А она, смеясь, соглашалась: «Да, да — он совсем зачах!» — и не уходила.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу