Олег Зайончковский - Сергеев и городок

— Вы, небось, думаете, что Бок зажлобился — мол, у него одни бабки на уме?

— А то нет! — усмехнулся Колька.

— А вот и нет! Для кого я стараюсь, о ком думаю? О детях да вот о ней! — он кивнул на Тому.

Сергеев поднял голову:

— Правда, Том, это он о тебе печется?

Тома засмеялась:

— А как же — печется! У него даже в записной книжке написано: «Не забыть приласкать Тому».

Генка обиделся:

— И ты с ними заодно! Все, не буду вам больше петь.

— Ну спой!

Пели еще.

Расходились поздно. Генриха развезло; он порывался провожать, а Тома, смеясь, его удерживала: s —.

— Куда ты пойдешь, такой пьянющий!

«Чему она радуется? — подумал Сергеев. — Генке нельзя столько пить».

С Безукладовым они расставались на перекрестке.

— Ты давай… осторожно, — напутствовал Кольку Сергеев.

— И ты… смотри под ноги.

Мерзлая дорога била в пятки; сугробы перегораживали путь. Однако Сергеев счастливо избежал их предательских объятий и вскоре достиг своего дома. Поперек подъезда стояла чья-то большая иномарка, но, обойдя и это препятствие, он поднялся на третий этаж, разобрался с замком и оказался наконец в собственном жилище. В квартире горел свет; посреди передней красовались чужие мужские ботинки. Заглянув в комнату, Сергеев увидел сидящего на диване лощеного господина, в котором не сразу признал бывшего жениного одноклассника Гарика Моргулиса.

— Приве-эт, — удивленно протянул Сергеев. — Так это твоя лайба там… пройти не дает?

— Привет. — Моргулис привстал и протянул руку. — Ты не волнуйся, мы сейчас уезжаем.

Сергеев нахмурился:

— Кто это «мы» и куда это вы уезжаете?

Из спальни показалась жена — в макияже и одетая «на выход»:

— Привет!

Но улыбка ее быстро погасла.

— Ф-ф-у-у… Значит, пьянствовал? Вот, смотри, Гарик, стоило мне за порог, как он уже…

Гарик ухмыльнулся и покачал ногой.

— Куда это вы уезжаете? — повторил Сергеев почти грозно.

— В Москву, куда же. У тети Маши удар, сидеть с ней некому. Я только за вещами: придется пожить у нее несколько дней.

— Так, — сказал он мрачно-недоверчиво. — А этот здесь при чем? — он кивнул на Моргулиса.

— А вот скажи ему спасибо. Хорошо — мир тесен — случайно встретились, а то кто бы меня свозил туда-обратно, да еще среди ночи.

— Случайно, стало быть… Ну, спасибо, Гарик-друг.

— Нот эт олл, — отозвался Моргулис и опять противно ухмыльнулся.

Сборы продолжились. Мужчины сидели некоторое время в молчании; Гарик оглядывал со снисходительным видом убранство сергеевского жилья.

Сергеев поерзал:

— Гарик, ты что, — в зоопарке — что ты все рассматриваешь?

— Ремонт тебе надо делать…

— Будут деньги — сделаю. Ты-то, я смотрю, процветаешь?

— Ай эм файн, — ответил Моргулис небрежно и, будто невзначай, посмотрел на свои швейцарские часы.

Гарик работал в Москве то ли риэлтором, то ли криэйтором и в городок наведывался нечасто — навестить родителей и порисоваться перед старыми знакомыми. С детства он был пронырой, однако не все его предприятия оканчивались успешно: например, попытки ухаживать за девочкой Наташей, ставшей потом сергеевской женой. Лично Сергеев не раз украшал большими «бланшами» физиономию будущего риэлтора. Дело, конечно, прошлое, но, как видно, старая любовь не ржавеет — иначе с чего бы этот пижон стал катать ее среди ночи в такую даль…

Между тем жена, наконец, собралась. Она дала ему необходимые хозяйственные инструкции, вручила Гарику самую тяжелую сумку и была такова. Даже не стала целовать Сергеева на прощанье.

— От тебя дурно пахнет, — сказала она. — Смотри, поменьше тут пьянствуй без меня.

И Сергеев остался один. Хмель не давал как следует осмыслить произошедшее, но это было и хорошо. Он лег спать и накрылся хмелем, как одеялом; «Потом, потом…» — пробормотал он, засыпая, хотя смутно осознавал, что это гадкое «потом» уже здесь и будет с терпением сиделки дожидаться его пробуждения.

Так оно и случилось: наутро Сергеев сообразил, что у тети Маши нет телефона, а он не знает ее адреса. Получалось, что жена покинула совершенно всякие пределы досягаемости. Это открытие сделало его похмелье еще более тягостным. Он пытался себя успокаивать, мол, ничего страшного не происходит, сидит она с теткой и скучает по нему; поживет там — вернется, и все будет по-старому. Но успокоиться не давала мысль о Моргулисе, память о его подлой ухмылке. Что-то здесь было не так, и фантазия подсказывала ему — что. «Да, — говорила фантазия, ты обманут; сидит она там не с тетей Машей, а с Гариком в ресторане, а он, гад, гладит ее по руке…» Почему-то других сцен фантазия ему не рисовала — видимо, щадила и без того несчастного Сергеева.