Василина Орлова: Больная

В квартире стоял затхлый душок от невымытой посуды, вдобавок не оказалось горячей воды. Хозяйка с дочерью (вроде бы у нее есть дочь) съехали на летнюю дачу. Егор договорился, мы решили оплачивать жилье. Чтобы ей было, куда вернуться. Если, конечно… Кто-то вернется.

Компьютер, огромный гроб, гудящий и трясущийся, как пожилой холодильник «Веста», загружался минуты две. Меня удивил бардак. Книги валялись как попало, некоторые — корешками вверх, тетради — одни открыты, на других круглились следы некогда расставленных здесь чашек с чаем, диски без коробок, из недра шкафа выбросилось платье. Уж не похозяйничали ли тут до нас? В запертой комнате сотрясалась форточка. Сначала я не могла понять, откуда скрип. Будто кто-то ходит за тобой по пятам, оборачиваешься — пустота.

Егор вскипятил воды и залил посуду. Заварил две чашки чаю, хотя пить горячий чай совершенно не хотелось — ни мне, ни, думаю, ему.

Компьютер очнулся, возник рабочий стол с изображением двух пешек — черной и белой, стоящих в соседних диагональных клетках. Следующим ходом для одной из них должен стать «мат» — разумеется, в масштабе их пешечьей жизни.

Рабочий стол усеян иконками — но не программ, а вордовских файлов. Кто бы сомневался. Она без конца что-то строчила, иногда даже записывала в блокнот от руки прямо на ваших глазах, а еще таскала с собой телефон со встроенной несовершенной фотокамерой. И делала никчемные, размытые, все время сползающие в зеленый или маргенту цифровые снимки. Вот и все ее занятия, если не считать дел по работе.

— Может, все же не будем? — еще раз спросила я.

Егор только пожал плечами — поздно.

Я стала открывать и закрывать все файлы подряд. Некоторые из них содержали одну фразу, другие и вовсе были пустыми. В третьих текст как будто шел потоком — я даже выхватывала взглядом, наскоро перелистывая, кое-то интересное — но ближе к концу файла все-таки обрывалось или вовсе распадалось на фразы.

Для верности мы списали все файлы, которые нашли, включая папку с картинками — там были те же зеленые, желтые и маргентовые фотокарточки. Многие печатлили нас, в том числе и меня с Егором, и были нам уже известны, она вела интернет-дневник, где только и вывешивала, что смутные фотоизображения, сопровождая их обозначениями: кто, где и в какой момент здесь тонет в тумане. Иногда я находила и свои портретцы по «Блог. Яндексу».

Выгребли даже входящие и исходящие из почтовой программы — она пользовалась «The Bat», летучая мышь забирала письма с сервера, уж и не знаю, копии или целиком, с концами. Ломать, так без сантиментов. В принципе, мы могли списать ее пароли — во всяком случае, тех ящиков, которые были замкнуты на почтовую программу, — чтобы затем, может быть, тоже почитывать ее корреспонденцию. Но посчитали, что это уже слишком. Да и будет ли затем ?

— У меня была тетка, совершенно сумасшедшая. — Сказал Егор. — Я почему говорю, ты знаешь, тут какой-то такой запах. Все не мог вспомнить, что он мне напоминает. Она все время сидела в своей комнате, курила и пудрилась. Табак и пудра, это всё, что было в ее жизни. Ты знаешь, да, загнулась одна страна и не возникла другая, а тётушка как не рождалась. Умерла рано, в сорок лет. Да я и не помню ее. Помню только табак. И пудру.

Мы допивали остывший чай на кухне — Егор успел вымыть посуду, копившуюся здесь — и курили в распахнутое окно. Четвертый этаж, внизу раздавались детские крики. Там гоняли в футбол. Я стряхивала пепел в свернутый лист бумаги, а он — в раковину. Зря мы всё это затеяли. Теперь, конечно, что.

Но, во-первых, файлов оказалось больше, чем можно было думать, чем, блин, это кому-то нужно. Одного количества достаточно, чтобы понять: среди них ничего нет. Ничего из того, что мы ищем. Что бы это ни было.

Чем бы это, в конце концов, ни оказалось.

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Lift.doc

Метро встретило Валентину и Ивана дворцом. Высокие сводчатые потолки, все в лепнине и мозаике, колонны, вздымающиеся прямо в светлое так и не наставшее будущее вместе с гротескными символами рухнувшей империи: звездами в лавровых венках, серпами и молотами.

— Ладно, пока, — сказал Иван. — А то — поедем ко мне?

Поезд предупредил о своем появлении мажорным трезвучием, раздавшимся на станции, а затем свистом и вдруг загрохотало, затарахтело и застучало.

Степь простиралась от края до края, покуда хватало глаз. В журчанье насекомой мелочи и солнечном свете, в прозрачных тенях летних облаков, в птичьем разнобое воздух плыл жаркими волнами, и ветвилась тропинка. И та, кто шла, знала, что впереди город.