Василина Орлова - Пустыня

Спокойно и сурово я стану ждать. Чего? Да нет, ты ошибаешься, не твоего возвращения, нет. Ждать, пока по капле не вытечет из сердца вся любовь и не уйдет в песок пустыни, где в добровольном отшельничестве, сосредоточенном уединении, сокрушенном раскаянии я пребываю до века.

Ждать, сомкнув челюсти и сцепив пальцы.

Но если тебе придет фантазия измениться, если пройдет год или два, или даже три в сомнениях и скитаниях и ты вернешься ко мне, понурясь, или с независимо и гордо поднятой головой, как ни в чём не бывало, я все-таки приму тебя. Потому что ты стал мне родным, словно сын. Я пишу, глаза сухие. Перестала плакать. Вдруг. Отрезало.

Приму, я думаю так сейчас. Может быть, завтра закружит в водовороте, но сколько раз я порывалась бежать к тебе, сквозь дождь, сквозь толпу, по метро, по улицам, по учреждениям, сколько раз бывало так, что я весь день только и шла, что к тебе, только и стремилась, что встретить тебя снова, и утром уходила только затем, чтобы идти, идти к тебе, бежать, лететь.

А сейчас понимаю: даже божественно возвышенные существа, воплощенные в телах людей, теряли любимых учеников, не то что мы, простые смертные. И уже никуда не спешу. Тлен, шорох, морок и мрак. Чушь и бред.

Очистившись от наносного, от наслоений, постигаю тщетность любых усилий. Можно сидеть за компьютером, можно нет, можно молиться или оставаться в толще быта, книжку читать или перевернуть корешком вверх. Писать этюд маслом — я научилась писать маслом, открылось, как дар. Изначально присутствовало и вот проявилось. Я получаю истинное удовольствие от того, что молю кофе, или вздор мелю, или молчу, встречаюсь с людьми или нет — а ведь я почти разучилась с тобой встречаться с людьми. Я начала бояться их, ну не смешно ли.

Думаю, и тебе так, без меня, лучше. Жаль, конечно, тех благородных, королевских дней, в которых жила рядом с тобой, ты смотрел на меня, глаза и волосы твои сияли бриллиантовым блеском. Тот блеск я увидела потом в подаренном тобой кольце. А ещё раньше — в Третьяковской галерее, забыла имя автора полотна, там Иисус в Гефсиманском саду лежал, словно поверженный ниц чуждой силой, придавленный скорбью и божественным отчаянием всепонимания. Лица не было видно, но кажется, я даже записала в дневнике, что уже видела такие волосы, и сперва не могла припомнить, на чьё чело они ниспадали? Еле сообразила: на твоё.

Ещё я помню, что в тот же день (как раз был ноябрь) говорила по телефону в заключительный раз с моим старым редактором, подарившим чёрное янтарное кольцо. Есть люди, остающиеся много позади, уходящие в прошлое по мере того, как ты врезаешься в будущее — да что там, я и сама для многих один из островов прошлого, слишком со многими расставалась, в разные стороны расходились пути, змеясь и разнообразясь.

Больше не хочется славы, признания, поразить, удивить, произвести впечатление — я наконец переросла те свои желания или они тоже откололись, как при выходе в плотные слои атмосферы отваливаются и тут же сгорают отныне ненужные части космического корабля.

Честное слово, даже не знаю, что должно бы сейчас произойти такого, что бы могло вывести из состояния вновь обретенного равновесия.

Прямо чувствую себя каменным изваянием. Колонной. Есть в Риме такие колонны, я видела их всё теми же глазами, которыми смотрю и теперь, а кажется, что было в прошлой жизни — их пытались свалить, когда рушили языческие храмы, но накинутые верёвки впились во мраморные тела и оставили незаживающие раны, с такой силой их сокрушали. Но колонны стоят. Когда-нибудь рухнут и они, конечно, вот только — сами. От усилия теплого ветерка.

И значит — вечность, спокойствие, неуязвимость.

Почувствовала себя вечной. Сколько боёв разыгрывались на полях, бывших моими владениями! Я давно потеряла счет смертям, устала считать трупы, не прогоняю ворон и воров, мелких падальщиков из рода куниц и белок, а также человеческого отребья. Столько мечей и мессершмитов превратилось в ржавую труху в моей земле, что было бы странно лить слезы по одной неудавшейся судьбе, пусть эта судьба — моя.

Ничем не выше и не краше всех других судеб, и, в конечном итоге, её тоже поджидает своё завершение, не знаю когда — может быть, завтра, может быть, через век. И главное, не смешно ли привязываться к человеку, зная, что не только ты погибнешь (равно бы!), но и он, самое главное — он тоже распадётся на сочленения и ткани. Мы всего лишь смертные, любимый! Какие могут быть между нами счеты? Какие обиды? Откуда желания?