Василина Орлова - Пустыня

Он обладал мной. Я никогда не забуду, как это было. С какой полынной горечью во взгляде и многообещающей угрозой он подступал ко мне. Каким потусторонним страхом светилось его лицо в темноте. Я до последних дней жизни буду светло, беззвучно рыдать, вспоминая. Как он не верил, что дотрагивается до меня. Кажется, я любила его за то, что он красиво и отчаянно любил меня. Теперь, на развалинах недревнего Карфагена, уже можно признаться. Кружило голову то, какой он меня видел. Я наблюдала нас со стороны — любовалась собой, но он был мне под стать. Он выглядел…

Да что говорить.

Голос у него был низкий, и… Да что говорить.

Его лицо…

Нет, мне никогда не сказать о нём.

Он был слишком хорош, проклятые плоские слова, прекрасен. Он был божественный, упоительный, он плавил меня, жёг, меня снедало: замирало сердце, охлёстывало горло, пресекалось дыхание, дрожали колени. Я изнывала, была сама не своя, изнемогала, желание скручивало жгутом, я хотела перегрызть себе горло, я…

Мне хотелось от него ребёнка.

Вот: я хотела быть порванной в промежности его ребёнком. Я хотела трудных родов, хотела, чтобы у меня обвисла грудь, быть биологической особью, туповатой, счастливой и смокчущей самкой, облизывающей детёныша.

Ума не приложу, почему всего этого нет.

Почему я только пишу, сидя в щёгольском брючном костюме, за столом кафе, похожего на вагон класса люкс, только без купейных перегородок.

Отчего я пью кофе и в пальцах серебрится перьевая ручка, в ушах горят небриллиантовые сережки и глаза подернуты жидким ртутным блеском — только что проверяла. Почему волосы собраны тугим отливающим соломой узлом на затылке, и я так собрана, спокойна и по-прежнему хороша собой. Я должна была быть уже использованной, уже плод, что завелся во мне, должен был высосать положенные соки и отпочковаться. Я должна была выполнить предназначение, какую-то его часть, наверно, очень важную для женщины в этом мире.

Вместо всего сижу здесь, в теле с тонкой талией и длинными ногами, и выгляжу, как девственница, которая никогда не стонала под мужчиной.

Зачем меня сюда поместили, в тело, в подвижное заключение, переносную тюрьму?

Жить — и есть быть в аду. Приятно осознавать, когда ни одна лживая ерундень, мелкая неприятность, сущая дрянь не довлеет надо мной, ничего из того, на что можно списать грандиозное понимание. Я приветствую тебя, бесчеловечная истина, именно сейчас, когда мой облик закончен и свеж, строг, лаконичен и юн, и когда я попираю острой туфелькой начало позора и славы, и когда я могущественна, как могу быть могущественна только я, верьте мне, только я в этом мире. Когда я сыта.

Почти невозможно понять, что жизнь — ад, когда сыт. Невозможно почти так же, как и необходимо.

Даже, может быть, чуть невозможней.

Я знаю, что из тюрьмы есть простой и неминуемый исход: на совете господ директоров уже намечено слияние организации с корпорацией «Свобода Анлимитед», дочерним предприятием концерна «Дженерал Абсолют». Как дисциплинированный офисный работник, одна из задач которого, увы-пс, была экзистенциально убить и вас по дороге, мой драгоценный собеседник, я просто в заданном режиме дожидаюсь особых распоряжений начальства. И я дождусь инструкций не потому, что так терпелива. А «вследствие того», что в высоком кабинете принимаю решения тоже я. Бесконечные расслаивающиеся зеркала.

Я-то знаю, но маленький кусок плоти, особым образом организованный сгусток мяса, который перегоняет кровь по венам в организме, что я получила во временное пользование на входе сюда — его слегка покалывает. Самовольное устройство начинает гнать кровь чуть быстрее, чем надо бы, когда нейроны в моём белоснежном мозгу передают друг другу те электрические импульсы, опосредование которых вы воспринимаете в настоящий момент. Простой орган, чьё назначенье утилитарно, в котором — ничего нуминозного, только привнесенное нами за века пребывания в бреду, сердце, одним словом… Оно колотится о грудную клетку, потому что не все из людей знают то, что ведомо мне. Многие пребывают в отчаянии, им недосуг догадаться, что это тюрьма, и что из тюрьмы есть выход, и что есть путь к выходу, что он не закрыт, не загорожен, не завален и не заторен — он на виду, он прост, он ясен, есть такое слово clear — значит вместе и ясен, и чист, так вот, он clear до онемения. Беспредел совершенства. Полный беспредел.

К сожалению, вам некогда. А раз некогда вам, то некогда и мне. Угол падения равен углу отражения. Падайте же в свой угол, ваше право, ни я, ни сам господь бог не получали никакой санкции на то, чтобы запретить человеку несвободу. Потому что это тоже выбор, а человек свободен выбирать.